Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум

Тут Павел Олегович отключился... Он удивительно живо провалился в темноту, словно так было и нужно и для него всегда была открыта специальная дверца – туда...

Он пришел в себя где-то через пять-шесть минут. Милиционеры привели его в большую комнату и опустили на диван. Хруст разбитой люстры и Дашкин шелковый «леопардовый» халат, запутавшийся в ногах...

– К ней кто-то приходил, ее скинули с четырнадцатого этажа. Или она прыгнула сама, это тоже не исключается... Даша Жолудь, тринадцати лет, скончалась на месте, – услышал Павел Олегович сквозь шум крови, циркулирующей в голове. – Не из квартиры, с пролета лестницы, этажом выше... Четырнадцатый технический, да... Не знаю зачем... Отбой, пока все...

– Где она, где... – спросил он, садясь и отпутывая от ботинка прицепившийся к нему намертво Дашкин халат.

– Труп увезли. Кто вы ей? – спрашивали его милиционеры.

– Продюсер, – сказал Голда первое, что пришло на ум . – Я продюсер Жолудь.

– У моделей тоже есть продюсеры? – переглянулись милиционеры. – Или она пела?..

– И пела тоже, – не раздумывая, ответил Голда. – Родители Даши знают? Вы из милиции?..

Ближний к нему милиционер кивнул.

Голде вдруг попались на глаза большие солнцезащитные очки от Гуччи, которые Дашка любила надевать даже дома. Они были раздавлены. Он сразу же перевел взгляд на щелкающие жалюзи... и еще он подумал: «Ведьмы!» – про жену и любовниц, почему-то именно вот так и подумал: «Ведьмы, вы желали ей смерти!»

Когда он спустился вниз, в помойке напротив рылся интеллигентный бомж в похожих очках. Дверца машины была распахнута, а панель с приемником оказалась вырвана с «мясом».

«Я становлюсь злее и злее с каждым часом. А завтра, что будет со мной завтра?» – с отчаянием подумал он, вспомнив склеротичный взгляд своего тестя и его посулы.

– Гадство, – тихо сказал Голда, заводя машину. – Гадство... гадство... Суки! – И чудом не въехал под притормозивший на повороте «КамАЗ».

«Интересно, а консьержка рассказала милиции про старого еврея?

Он далеко не болван, мой старик-тесть... Нет, это не Даша. Не моя Дашка! Не может быть она...» – бормотал он, сворачивая к моргу больницы.

Он хотел увидеть ее.

Это была она. Его Дашка. Никакой ошибки, к сожалению. На каталке, в мешке для покойников, лежала похожая на студень его девочка. Еще вчера живая и беззаботная...

В себя Голда пришел лишь ночью. Пришел и пожалел, что сделал это, что пришел в себя...

«Личная жизнь не складывается и, видимо, уже не сложится...» Павел Олегович шел куда-то по встречной полосе и корчил машинам рожи... Автомобили объезжали Голду, мигая фарами, а старые московские дома, мимо которых он брел, были похожи на темные складские помещения, в которых хранятся люди... И тут Пал Олегович надрывно заорал:

– Я родился, мне повезло! Я же мог не родиться! А я пью много водки!.. Пью и буду много пить!.. И где мое теплое одеяло, хотел бы я зна-а-а...

Это была какая-то фантастическая улица, внезапно понял он, глядя на закрытые черные окна... Никто не высунулся полуголый из форточки и не послал его. Ни один из живущих не крикнул ему с бешенством разбуженного монстра:

– Пошел нах!..

– Пошел нах!!!

– Пошел нах...

НУ РАЗВЕ ОН ПОХОЖ НА ПРИЛИЧНОГО МУЖЧИНУ?

В Мавзолее лежал Ленин. И думал, и знал, что он не Ленин... а все на него смотрят и думают, что он – Ленин, а он ведь – не Ленин... Он – двойник Ленина, к тому же загримированный и предварительно вымоченный в специальной глицериновой ванне.

И хотя он был мертв – тело его чесалось... Тело, которое было забальзамировано на скорую руку, чесалось (!), но почесать Ленин себя не мог – ведь он был мертв...

И его посещали мысли... Разные мысли: «Люди в течение жизни меняются очень... Умный молчит с каждым прожитым годом все больше... Простой становится сложнее, как два или три простых... Не очень добрый становится терпимее и добрее... И только злой становится, как зыбучий песок – идешь, разглядываешь солнце и небо, и вдруг твердь внезапно проваливается — как злой человек...»

«Мы с тобой парни одного времени», – отпускал то и дело сомнительный комплимент поддельному Ленину его костюм, сшитый в ведомственном ателье и стилизованный под двадцатые годы предыдущего столетья.

«Будет чем скрасить ночь», – ворчала петлица, сжимая свежую утреннюю гвоздику суконной губой.

«Я очень одинокий одуванчик», – безмятежно добавлял шелковый галстук...