Вы способны улыбнуться незнакомой собаке?

Но Лена-то знала, что означает пожар на лодке, когда задраиваются люки, чтобы огонь не пошел дальше. Тем, кто остается в горящем отсеке, приходится рассчитывать только на себя. И на Бога. И коль уж речь идет о втором дне рождения, значит, дело было серьезное.

Олег же, рассказывая об этом, пытался сочинять на ходу всякие смешные подробности. Но Лену они нисколько не веселили. Нисколько.

Она слушала внимательно-внимательно. А потом тихо сказала: «У тебя очень тяжелая работа. Знаешь, как я буду любить тебя? Сильно-сильно. Что бы тебе… Что бы ты…» Ну и тут она, конечно, замолчала, уткнувшись ему в плечо.

А он гладил ее, как маленькую, по голове и говорил: «Глупая ты моя девочка, я тебе больше ничего рассказывать не буду, раз ты такая глупая…»

И в следующий раз, когда Лена потребовала историю про айсберг, Олег заупрямился. Заупрямился не на шутку. Но Лена оказалась упрямее.

Ну а что айсберг? Тоже ничего особенного. Обошлось же все.

Олег и его друг Сашка Коновалов сменились тогда с вахты в четыре часа утра. Сходили на завтрак в пятый отсек, потом вернулись во второй, в свою каюту. Перед тем как залечь и «придавить» минут двести-триста (если, конечно, по тревоге не поднимут), сели по давно установившейся традиции поиграть в «кошу» (нарды).

Играют себе, играют, и вдруг — удар. Мощный удар, честно говоря. На Олега полетели не только шашки, но и Сашка, спланировав через стол. Первая мысль… Нет, ее вообще не было. Никакой.

Потом, выбравшись из-под Сашки, увидев его почему-то белые глаза, осознал, что, кажется, что-то случилось.

Это «что-то» каждый пережил по-своему.

Механик Петрович мылся в это время в душе — и в центральный примчался с намыленной головой и залепленными пеной глазами, в наспех натянутых штанах.

Турбинист Серега, шкаф под два метра, сидел в курилке и травил, как всегда, анекдоты. Когда столкнулись, он с диким ревом вынес на себе примерно четверых и понесся на свой боевой пост, потеряв тапки и сметая все на своем пути.

Кто-то упал с койки, кто-то врезался лбом в приборы, кого-то влепило в переборку. Но серьезных травм, к счастью, не было.

Выяснилось, что провалились они метров на девяносто-сто, дифферент на нос был градусов сорок. Внизу — около трех тысяч метров, наверху льды толщиной метра три. Виной всему — айсберг.

Командир вычитал потом в лоции, что такие айсберги сползают с берегов Гренландии один раз в пятьдесят лет.

А впереди было еще тридцать суток похода. С пробоиной в легком корпусе.

— Вот и все, — улыбаясь, закончил свой рассказ Олег. А Лена, в этот раз собравшая все свои силы, чтобы снова не разреветься, спросила в ответ:

— Как же мне теперь отпускать тебя туда?

— Просто, Лен. Как все жены отпускают, так и ты будешь. Никуда не денешься.

Лена согласно покивала в ответ, но… Но смириться с этим «как все» ей было трудно. Она — не все. Она не выживет, она не сможет ни есть, ни пить, когда он там, когда…

— Сможешь, глупая ты моя. Еще как сможешь, — почему-то очень грустно и очень серьезно отозвался на это Олег.

И, взяв в руки гитару (ее Лена принесла от Аллы), запел не традиционную «Усталую подлодку», а что-то совершенно несусветное. Типа «Голуби летят над нашей зоной…» Да еще гнусавым голосом. Это чтобы рассмешить, конечно.

А потом он пел и «Усталую подлодку», и «Прощайте, скалистые горы…», и «В городском саду играет духовой оркестр…».

Олег прекрасно играл на гитаре, и голос у него был красивый и сильный. Это была вынуждена признать даже Алла с ее абсолютным слухом и почти виртуозным владением своим собственным голосом и несколькими музыкальными инструментами, гитарой в том числе. Она вынуждена была это признать, хотя с того самого момента, как только Лена познакомила ее с Олегом, весьма скептически относилась к нему и еще более скептически — ко всей этой истории любви, которая так бурно развивалась на ее глазах. И напрасно. Совершенно напрасно.

Это длилось две недели. Две недели у них совершенно одинаково пели и тела, и души.

Лене никогда не работалось так легко и так звонко. И никогда она еще вот так, вприпрыжку, не бежала с завода домой. Однажды даже на автобусе поехала: так торопилась.

Две недели счастья, которое казалось бесконечным, не были суммой суток и не длились во времени, которое, несмотря на его абстрактную сущность и непостижимость, все-таки можно условно измерить, — они звучали.

Это была удивительная, редкая, никому до Лены с Олегом не ведомая музыка, то восторженно-звенящая, то светлая, задумчивая и тихая, то симфонически-торжественная и непререкаемо-властная.

А через две недели ремонт лодки, на которой служил Олег, закончился — и экипаж убыл, говоря военным языком, к месту службы.

Место службы называлось Гремиха. Олег говорил, что туда от Мурманска теплоход идет почти сутки. Лене, когда она приехала на Север, думалось, что Полярный — это уже край света. Оказалось, нет — не край. А Олег говорил, что даже и Гремиха эта по сравнению с каким-то там Святым Носом — настоящая цивилизация. А есть еще Новая Земля. Есть Шпицберген. Так что все относительно.