Выбираю любовь

Сказано это было с легчайшей долей сарказма, и даже Плавильщиков, не говоря уж о Дмитрии Васильевиче, ничего заметить не смог. Гундоров же, проведший едва ли не половину своей жизни за разговорами в светских гостиных, великолепно усвоивший основное требование света non seulement etre, mais paroitre[6] и прекрасно разбиравшийся в тончайших оттенках интонаций, намеках и недосказанностях, уловил сарказм Насти и опять, как в начале встречи, настороженно задержал на ней взгляд. Но лицо актрисы было безмятежно, глядела она уверенно и спокойно и, казалось, ни о чем не думала, кроме своего успеха. Князь вежливо поклонился и взял внука под руку.

— Прошу прощения, но нам пора, — учтиво произнес он. — Да и вам после такого спектакля требуется отдых.

— Прощайте, — тихо произнес Нератов и отвел глаза.

— Прощайте, князь, прощайте, Дмитрий Васильевич, — победно улыбнулась обоим Настя. — Надеюсь, мы еще увидимся.

— Да, да… увидимся… конечно, — пробормотал князь, не понимая, отчего у него вдруг испортилось настроение. Впрочем, так всегда бывало, когда что-либо случалось, но он об этом еще не знал. Или вот-вот должно было случиться.

А Настя, прикусив губу, сосредоточенно смотрела им вслед.

— Обернись, — вдруг тихо приказала она.

— Что? — спросил Плавильщиков.

— Ничего, это я так, — продолжая смотреть вслед князю с внуком, ответила Настя. — Обернись, — требовательно прошептала она.

Когда Гундоров с Нератовым стали спускаться по ступеням, Дмитрий Васильевич обернулся. Настя слегка кивнула ему и улыбнулась. Черные глаза ее светились все тем же неясным светом.

7

Он так и не понял, что заставило его обернуться. Словно кто-то толкнул под локоть и приказал: оглянись. И он оглянулся. И встретился с ее взглядом, обжигающим и ласкающим одновременно. Так еще никто не смотрел на него; глаза этой девушки-актрисы и требовали, и обещали.

Дед нетерпеливо тянул его к выходу, но будь его воля, Нератов остался бы здесь, чтобы еще хоть раз взглянуть в глаза этой маленькой актрисы, такие черные и бездонные, с каким-то странным светом.

Значит, он еще придет сюда. Один.

Как же не похож этот мир, в котором он находился в течение последних двух часов, на тот, что его окружал все годы учебы. Как он занимателен и красочно ярок, в отличие от черно-белого мира в пансионе аббата Николя, в котором он провел столько лет! Даже удивительно, что в самом центре столицы, на Фонтанке возле Обухова моста, существует крохотный искусственный мирок, который он считал единственным и настоящим.

Как он ошибался!

Настоящий мир как раз за стенами пансиона, там, где длинной лентой тянется Невский проспект и возвышаются над Мойкой ажурные чугунные мосты; на постоялых дворах, пропавших запахом щей и подгорелой гречневой каши, и здесь, в Москве, с ее многочисленными церквами, княжескими дворцами, кривыми переулками, слободами и загородными гульбищами.

И театр! Это особый мир, волшебный, не обособленный, как мирок аббата Николя, но дополняющий большой, настоящий, который он только начал познавать. И люди в этом волшебном мире удивительные…

— Вижу, тебе понравилась эта актриска, — ухмыльнулся Гундоров, когда они садились в экипаж.

— Что? — Дмитрий не сразу понял, о чем говорит дед.

— В ней, и правда, есть что-то бесовское. Кто бы мог подумать, что у нее откроется такой актерский дар…

— Вы и правда знакомы с ней? — спросил Дмитрий.

— Виделись однажды в имении отставного прапорщика Есипова, — непринужденно ответил князь и сощурил крохотные глазки. — Она тогда была простой дворовой девкой, а теперь, поди ж ты, актри-иса… — протянул Гундоров. — Однако тебе не о девицах надобно думать, а о службе. Я говорил кое с кем. Графиня Салтыкова уже сказывала о тебе князю Александру Борисовичу Куракину, президенту Коллегии иностранных дел, и он обещал определить тебя в службу в архив Коллегии при первой же ваканции.

— Спасибо, grand-pére[7], — вскинул на Гундорова большие голубые глаза Дмитрий. — Но я бы хотел… остаться здесь, в Москве.

— А в Петербург тебя покуда никто и не зовет, — усмехнулся князь. — Там своих вельможных отпрысков хватает, девать некуда. Здесь, в Москве, пристроиться куда проще. Да и мест теплых покуда хватает…

Бывший вице-канцлер князь Куракин сдержал свое обещание. Как только в архиве иностранной Коллегии образовалась ваканция, деду пришло письмо за двумя сургучными печатями, короткое и ясное:

«Любезный князь!

Ваш внук господин Нератов определен в число юнкеров при Коллегии, положенных для службы в архиве и под начало управляющего господина действительного статского советника Бантыш-Каменского. Советую внуку Вашему приступить к исполнению своих обязанностей немедля, ибо мест оных в архиве мало, а желающих служить предостаточно».

— Поздравляю, ваше благородие, — заулыбался дед, протягивая внуку письмо князя Куракина. — Теперь ты чиновник четырнадцатого класса одного из самых привилегированных заведений Москвы.

В московском свете, на раутах и балах, архивные юноши уже давно заступили место екатерининских гвардейских сержантов.