Выбираю таран

— Меня однажды… в плен взяли! Только свои. Очень комично вышло. Правда, мне тогда, двадцатичетырехлетнему, было совсем не смешно, а досадно на себя.

КАТРИЧ АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (1917–2004)

Лейтенант, командир звена 27-го истребительного авиаполка ПВО.

11 августа 1941 года, атакуя «Дорнье-217» и обнаружив, что пулеметы «мига» заклинило, отрубил стабилизатор бомбардировщика винтом своей машины. Приземлился на поврежденном самолете на своем аэродроме.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды, медали, нагрудный знак «Заслуженный военный летчик СССР».

Это было поздней осенью 1941 года, уже снег кругом твердым настом улегся. Я завалил «мессера», а другой подбил в это время меня. Первый раз за войну я был сбит и — в последний! Пришлось выбрасываться с парашютом. Но по присущей молодым небрежности, а точнее по лени, я слабо привязал унты и получил хороший урок: от ветра один унт свалился с ноги.

Приземлился на твердый наст. Иду, проваливаюсь, нога замерзает. Что делать? Догадался крагу — кожаную на меху перчатку — натянуть на ногу и хромаю дальше к шоссе. Вижу, ко мне наши автоматчики бегут, на ходу кричат: «Хенде хох, фриц поганый!» Обменялся я с ними «любезностями» на родном богатом нашем языке, и они уже вполне вежливо препроводили меня до легковушки. А в ней узнаю самого генерала, будущего маршала, Конева! Генерал пригласил меня в машину, довез до части. О чем-то своем думал. Ну и я молчал всю дорогу.

Потом через много лет рыбачили мы с ним вместе в санатории, в Крыму. Я ему напомнил о том казусе. Он, оказывается, помнил. Рассмеялся: «А что ж ты мне тогда не признался, кто ты есть?» А зачем? Да я и в комбинезоне был, стыдно в таком непрезентабельном виде — с перчаткой на ноге — героем себя объявлять.

* * *

…В тот день, 11 августа 1941 года, мне повезло четырежды. По законам войны — слишком много, и должно было хоть раз это везенье сорваться и заставить применить и уменье. Так возражал Суворов своим завистникам: «Все везенье да везенье! Помилуй бог, когда-нибудь надобно и уменье!»

Так вот, в первый раз мне повезло, когда, идя на излюбленной для «мига» высоте около восьми тысяч метров, заметил тянущийся с запада на восток белый шлейф от идущего надо мной самолета. Здоровье позволяло мне тогда летать без кислородной маски и повыше. И я нагнал его, забравшись на девять тысяч метров.

Это был До-217, двухмоторный бомбардировщик, очень похожий на «юнкере» внешне, но двухкилевой и чуть выше его по скорости. Экипаж — четыре человека.

Второе везенье — солнышко светит мне в затылок, а им в лицо. Они меня не видят, а я наблюдаю и делаю вывод: снимают, гады, на фотокамеру железную дорогу Москва — Ленинград. А по ней — эшелон за эшелоном, а при той ясной погоде — и эшелоны, и все узловые станции как на ладони. Не встреть я этого «фотографа» — придет следом косяк бомбёров, разбомбят!

Третье везенье — первой же очередью я поразил их стрелка, и один мотор задымил. Они — в драп. Я следом, жму на гашетки, а пулемет заклинило! Боеприпас есть — на земле потом проверил всенародно, — пулеметы молчат. В подобные моменты такая страшная злость охватывает, что ни о чем другом не думаешь, кроме одного — сбить! Конечно, мысль мелькнула: а вдруг погибну, неточно рассчитав удар? Это мне почти девять тысяч метров кувыркаться, и то если при сшибке жив останусь. Пришла эта мысль и ушла: если и погибну, с собой свиту из четырех вражин утащу! Незряшная моя смерть будет. За нами — Москва, не просто столица — символ! Где ж тут о собственной жизни думать.

И везет мне в четвертый раз: таранил — и остался жив!

Думаю, помогла выучка парадов на Красной площади, когда мы шли точно на метр друг от друга, вырисовывая в небе сложные фигуры.

Ну, а как провести удар, чтоб живым остаться, я теоретически знал и не раз прикидывал еще на земле, как многие наши летчики, свои действия. Произвел расчет скоростей, зашел сверху справа, чтобы под его обломки не попасть, и рубанул винтом по стабилизатору.

Скрежет металла. Тряхнуло меня. Мотор издал какой-то утробный надсадный рев. Все…

Он пошел вниз, а я отслеживал внимательно место его падения, у нас ведь в ВВС на слово не поверят, вещественное доказательство — рухнувший самолет врага — потребуют. Он грохнулся, как я определил по карте, на окраине города Зубова, при впадении в Волгу реки Вазузы.