Выбитый генералитет

После недавних побоев у него часто болела голова. Неожиданно кровь прилила к затылку, он чувствовал, как она пульсировала, стучала в висках. Он слышал вопрос, но не мог ответить.

— Вы слышите, подсудимый? — напомнил о себе Ульрих, переложив на столе какую-то бумажку.

— Да, — ответил он, вцепившись в перила барьера. Собрав волю, продолжил: — Я всегда был против Троцкого. И на всех дискуссиях выступал против правых. Я вступил в партию в трудное для Республики время, был предан делу и до конца дней моих останусь таким же.

Взглянув в сторону Шапошникова, председательствующий сказал:

— Вы хотели что-то спросить? Пожалуйста.

Высокий, интеллигентного вида начальник Генерального штаба откашлялся.

— Скажите, то… то есть, подсудимый, вас обвиняют в деяниях по ослаблению мощи Красной Армии. Об этом имеется запись в следственном деле. В чем это выразилось?

Уж кто-кто, а Шапошников не мог не знать о лживости этого обвинения. Вместе с Тухачевским они разрабатывали многие дела, обсуждали и писали в правительство предложения, многие из которых или отклонялись, или оставались без ответов.

Подсудимый хотел было ответить на вопрос вопросом: «Неужели вы этому верите?», но воздержался. Он вспомнил, что такой же вопрос задавал ему и следователь и сам тогда же записал ответ в столь утвердительной форме, что Михаил Николаевич возразил и подписал страницу после долгих уговоров.

— Наша армия в своем развитии отстала от армий многих стран Европы и прежде всего от германской: замедленные темпы строительства военных объектов, медленно шло формирование воздушно-десантных частей, механизированных и танковых соединений, воздушных сил. Было немало упущений в боевой подготовке войск. Происходили они по ряду причин, и я, как заместитель наркома, не снимаю с себя вины за эти промахи.

Командарм Шапошников склонил голову, как бы удовлетворенный ответом.

И опять Ульрих, заглянув в лежащий перед ним лист, спросил:

— Подсудимый, как можно расценить настойчивое отстаивание концепции ускоренного формирования танковых соединений за счет сокращения численности и расходов на кавалерию?

При упоминании о кавалерии Буденный насторожился.

— Оно вполне объяснимо и закономерно, — начал Михаил Николаевич. — Будущая война будет войной моторов…

— Вы не читайте нам лекций, — прервал его Ульрих. — Отвечайте на поставленный вопрос.

Его дополнил Буденный:

— Пусть скажет, как он оценивает роль конницы в будущей войне? Как он оценивает Конную Армию?

Маршал говорил запальчиво, с нескрываемой обидой, как бы мстя за прошлое. А в прошлом они не раз конфликтовали по оценке участия конных соединений в будущей войне. Здесь у них взгляды были диаметрально противоположные. Ворошилов и Буденный делали высокую ставку на участие конницы, он же, Тухачевский, утверждал, что конница утратила свое значение и будущее за танками, самолетами, бронетехникой.

— Отвечайте на вопрос члена Присутствия, — потребовал председательствующий.

— В гражданской войне роль Конной армии трудно переоценить. Во многих сражениях она была мощной и решающей силой в достижении победных результатов. Однако в настоящее время кавалерия, убежден, отошла на второй план. При насыщенности войск огнем, кавалерия более других родов войск подвержена поражению. Нужно делать ставку на танки, бронетехнику…

— Ну вот, видите! Так может говорить только враг народа! — воскликнул Буденный. — И он руководил нашей Красной Армией!

— Все ясно, — произнес Ульрих. — К подсудимому Тухачевскому вопросов пока нет. Можете садиться.

Искушенный в судебных делах, Ульрих вел заседание уверенно, ловко отсекая то лишнее, что мешало или уводило от намеченного плана. Исход процесса ему давно был известен. Решение было предопределено еще тогда, когда его после наркома вызвал генсек. Тот не стал интересоваться ходом следствия и степенью виновности каждого. Сказал коротко и ясно: «Судить мерзавцев так, чтобы неповадно было другим». Этим было все сказано. Ульрих не посмел даже уточнять.

Весь этот суд с допросами, ссылками на документы, вопросами заседателей, или как их назвали, членами Присутствия и прочими правилами процессуального кодекса — есть ничто иное как умело инсценированный спектакль без свидетелей, защитников, без права на помилование. Правда, есть секретарь, но он знает, что писать в протоколе, а что пропустить.

Но сознавая, что процесс — спектакль, все играют в нем на полном серьезе. Понимали это и сидящие за барьером люди. И, понимая, вынуждены были в нем участвовать, надеясь на благополучный исход.

Подошло время обеда, был объявлен перерыв, и подсудимых под охраной провели в специальное помещение, подали в металлических мисках похлебку, кашу. И вчерашнему, разжалованному маршалу досталась алюминиевая ложка с перекрученным черенком и выцарапанной фамилией неизвестного владельца.

Потом их отвели в комнату ожидания, и здесь к ним поспешили следователи. Возле Тухачевского оказался Ушаков.

— Михаил Николаевич, вы держали себя достойно, только не возражайте, если опять будут спрашивать. И в своем последнем слове просите о снисхождении. Это поможет.