Выбор

Она сидела слева от него, подперев рукой подбородок, и уже не смотрела на экран, а, насмешливо вытягивая нижнюю губу, наблюдала лохматоголовую парочку, которая со всхлипами, с протяжным стоном, с мычанием обнималась в четвертом ряду, жадно закуривая между затяжными поцелуями.

А там, на экране, где все было греховно, ядовито-роскошно, влюбленный молодой адвокат, великолепно воспитанный, из богатой семьи известной фамилии, женившись на кроткой хрупкой блондинке, озадачен, обеспокоен, никак не может взять в толк причину ее постоянной тоски, супружеского равнодушия, плохо скрытого отвращения к его близости в медовый месяц. Но однажды, придя домой неурочно, он застает молодую жену, счастливую, возбужденную, в обществе ее подруги по колледжу (что так безутешно рыдала в церкви в час венчания), занятых порочной игрой переодевания то в мужские, то в женские костюмы, и после бурного объяснения между ними герой, подавленный, растерянный, соглашается наконец с предложением находчивой подруги попробовать жить втроем, и подробности этой брачной жизни втроем — в городской спальне, на загородной вилле, в номере отеля, на берегу солнечного моря — постепенно становились для молодого адвоката его новой любовью, его страстью, раздираемой постоянной ревностью к обеим…

— Вы, пожалуйста, досматривайте фильм, а я подожду вас на улице, сказала Мария и встала, пошла к выходу, где над портьерой искоркой светил красный фонарик.

— Синьор Боцарелли, вы как? — спросил Васильев вполголоса и тоже поднялся следом. — Терпения моего нет.

— С вами, с вами, с вами, — закивал Боцарелли и тоже поспешно вскочил, выказывая готовность немедленно идти куда угодно за уважаемым синьором Васильевым.

В вечернем городе по-прежнему стоял, клубился туман, обволакивал огни, витрины закрытых магазинов, что горели и проступали неоном, напоминая пустые театральные подмостки, мимо которых изредка двигались фигуры прохожих. Узкие улочки, наполненные шевелящейся мглой до краев, глушили шаги, немного светлее было на площадях, где порой возникала размытая громада храма (в его решетчатых окнах багрово теплился над землей отблеск электрических свечей), и снова пронизанные неоном витрин туманные коридоры улиц, опять полукруглые и зыбкие тени мостиков через невидимые каналы, промозгло дующие снизу ветром, запахом обмываемого водой заплесневелого камня.

Долго шли молча.

— Не понимаю, — заговорила вдруг Мария, сунув руки в карманы плаща и ежась. — Весь мир сошел с ума. В отвратительных извращениях ищут правду и хотят внушить людям гадливость к самим себе. Для чего? Зачем? Вы можете объяснить, синьор Боцарелли? Знаете, после этого фильма не хочется смотреть ни на мужчин, ни на женщин.

Синьор Боцарелли предупредительно заулыбался, но по его лицу было видно, что вопрос недостаточно хорошо понят им, поэтому он смущенно попросил:

— Можно по-итальянски, синьора Мария?

— Попробую, — сказала она со вздохом. — Ну, хорошо, по-итальянски.

Она повторила вопрос, и Боцарелли по-русски ответил с некоторой запинкой:

— Я думаю, пансексуализм… появился как самоутверждение интеллектуалов, синьора Мария. Их… то есть интеллектуальных людей, считали абсолютно импотентами. Тогда они разозлились, сделали… как это называется… сексуальную революцию, но… как это сказать лучше?.. Сами по-старому остались импотентами. — И он как бы испуганно потрогал аккуратную бородку. — Так я думаю, синьора Мария.

— Странное объяснение, — сказала она и задумчиво свела брови. — Вы верите в свой иронический миф, и вам все ясно? Вы счастливый человек, если так легко соглашаетесь с самим собою.

— По-моему, этот самый сексуализм, синьор Боцарелли, придумал циничный торговец и он же — очень прожженный политик, — проговорил не в меру досадливо Васильев. — Своего рода товар, лейкопластырь и громоотвод…

— Почему ты сводишь все к политике? — спросила Мария с раздражением.

«Как я не хочу, чтобы она говорила об этом!..» — подумал Васильев, почему-то сейчас ревнуя ее к тому, что она по роду профессии своей не однажды узнавала и, по-видимому, больше, чем он, из современных итальянских и французских романов, читая их для перевода.

— Не только, Маша.

— Не все в политике, милый Володя. И фашизм, и всякие отклонения сидят в человеке, как палочка Коха, — сказала Мария. — Иначе бы не ходили и не глазели бы на всякую белиберду вроде этой.

— О, да, синьора Мария, о, да! — вскричал согласно Боцарелли, и бархатные глаза его сверкнули горячим восторгом. — Спрос рождает предложение. Если нет спроса, то-о… нет предложения. Я учил морал и знаю, что русские не очен любят «порно». Но хочу сказать, что оно… это «порно», все равно проявление творческой свободы, которой в абсолюте нет. Здесь начало трагедии…

— Начало? — проговорила Мария удивленно. — Но что общего между искусством и патологией?