Выбор

Олимпийские игры для спортсмена как непокорный Эверест для альпиниста- наивысшая вершина, нетерпящая слабаков и трусов. Я мечтал покорить свой Эверест, мечтал доказать себе, родителям, всем, что я — есть, что мной тоже можно гордиться. Амбициозный, недолюбленный мальчишка…хотел простого родительского внимания…Но старший брат, как всегда, снова перетянул одеяло на себя…

В тот же самый вечер мне позвонила рыдающая мать. Новость, что мой брат попал в страшную автодорожную аварию я принял равнодушно. Еще под действием утренней эйфории, я не совсем различал степень случившегося. Но когда позвонил отец и приказал срочно явиться домой — я сполна ощутил панику, страх и чувство безысходности. Но тогда я еще не знал, что этот день будет последним, когда я прыгну в бассейн, как профессиональный спортсмен.

В тот роковой день мои родители так и не узнали, что меня отобрали в состав олимпийской сборной. Да впрочем, не узнали они и потом. Потому что до меня опять не стало никому дела.

Три сложнейших операции перенес мой старший брат. Мать убивалась горем, не переставая истерить и молиться. Отец же старался держаться хладнокровно и сдержанно, но всё чаще я стал видеть его агрессивным, нетрезвым, с холодным стеклянным взглядом. Каждый справлялся с эмоциями как мог. Я же испытывал противоречивые чувства: мне было жаль брата, как бы не складывались наши отношения, но мы не чужие друг другу люди и такого не пожалеешь даже злейшему врагу. В душе я сочувствовал брату, но мыслями был там-со своей командой по плаванию.

Меня искали, обрывали телефон, ставили ультиматумы, угрожали, упрашивали. Мой тренер несколько раз приезжал к нам домой, пытаясь достучаться до отца и отпустить меня на сборы, рассказывая тому, каких трудов мне стоило оказаться в сборной команде, но каждый раз встречался с отрешенным взглядом отца и неконтролируемыми истериками матери.

Меня ломало и выкручивало, когда вместо тренировок я проводил время под дверью реанимации. Пару раз срывался, встречая гневный поток ругательств, потому что вместо того, чтобы горевать со всеми, я думал, как скорее покинуть дом и приступить к тренировкам.

Я пропускал тренировки, терял форму, время и терпение. Мой психологический настрой начал сбоить, раздирая изнутри, порождая безумства и помутнение рассудка. Когда брат впал в кому, я начал молиться, просил Бога и всех святых, чтобы он скорее поправился и отпустил меня к мечте, так неумолимо утекающей от меня. В тот момент я желал его выздоровления, кажется, больше него самого, одержимо дежурил в реанимации, боясь пропустить малейшие изменения.

Но чуда не произошло. Меня больше не искали и не звонили…меня просто исключили из состава участников Олимпийских игр…

Думаю, боль, которую испытывает человек в сознании при ампутации какой-либо конечности, схожа с той, которую я испытал в тот момент, когда тренер сказал: «Прости, сынок, но ты больше не в команде. Мне жаль». Шок, на грани безумства, непринятие, неверие, обида, страх, злость, гнев, собственное бессилие…Кажется, в тот вечер я плакал, выл, как израненный зверь, сотрясаясь лихорадкой, чувством никчемности и нежеланием дальше жить…Больше не в команде….БОЛЬШЕ НЕ В КОМАНДЕ….Эти слова еще долго звучали в моей голове, пока не пришлось их вытравить ненавистью к себе, брату, отцу и всему несправедливому миру.

33

Саша

Я вижу, что Максим закрывается от меня. Его задумчивый, долгий взгляд красноречивее всего. Определенно, эти кольца значат для него гораздо больше, я — психолог, и вижу, что его что-то гнетет.

Я понимаю, что Максим не собирается пускать меня в свои мысли, ставит защиту, блокирует. Он сам мучается, страдает от разъедающей внутри кислоты. Возможно, я смогла бы ему помочь, но захочет ли он этой помощи?

Максим-жесткий, агрессивный, сложный человек и порой я его боюсь. Но я уверенна, что в нем осталось что-то человечное, доброе, спрятанное под семью замками. А вот почему он это прячет — вопрос. Но мне очень хочется узнать, залезть в его голову и навести там порядок.

— Даже не пытайся, — словно прочитав мои мысли, шепчет Максим. — Со мной это не прокатит.

Вот об этом я и говорю. Я боюсь его, меня пугает эта его удивительная способность — читать мои мысли. То, что хочется сделать мне, удивительно получается у него — пробираться в мою голову, при этом блокируя все входы-выходы в свою. Иногда мне кажется, что из нас двоих психолог именно он.

— О чем ты? — делаю невинный вид, будто не понимая смысл сказанного.

— Ой, вот не надо. Выключай психологичку, — Максим приподнимается, отчего моя нога, заброшенная на его бедро, скатывается, а голову, покоящуюся на его широкой груди, приходится переложить на свою подушку. — Лучше сделай кофе.

Вот так, Жукова. А что ты хотела? Что этот самоуверенный павлин сейчас вывернет перед домой душу, упадет на колени и признается в светлых чувствах?