Выбор

Дерьмо. Меня, кажется, спалили. Опускаю солнцезащитный козырек и пытаюсь разглядеть текущие по подбородку слюни, глупое выражение лица или начальные признаки деменции. Но, к счастью, ничего не нахожу.

— Что с ним? — я перевожу вопросительный взгляд на улыбающуюся девушку и жду пояснений.

— Ты улыбался. Ну или было что-то похожее на улыбку, — пожимает плечами она и хихикнув, отворачивается к окну.

Что, мать вашу? Улыбался? Наверное, мне стоит держаться подальше от девчонки. Она слишком отрицательно на меня влияет. Мои мозги плавятся, а тело живет отдельной от меня жизнью. Сначала дебильные улыбочки влюбленного идиота, а потом что? Сахарная вата, слезливые мелодрамы и плюшевые мишки? Вот так и пропадают мужики.

— Сильно торопишься? — спрашиваю, надеясь получить положительный ответ. Тогда бы в моей бестолковой голове не было бы вот этой всей романтики и мне не оставалось бы выбора, как только подвезти зеленоглазую до детского сада и рвануть к Андрюхе. Пусть бы друг веником выбил из меня всю эту розовую хрень.

Но вопреки моим ожиданиям оранжевый Подсолнух смотрит время на приборной панели и отрицательно качает головой. Вот же блин.

— Пройдемся? — я намеренно не говорю «прогуляемся». Это не свидание и не дружеские прогулки. Это…это…Не знаю, что это.

— Давай! — довольно улыбается Подсолнух и выглядит такой радостной, как если бы только и ждала этих слов. Правда, что ли ждала?

Останавливаюсь в парковочном кармане и уже собираюсь помочь девчонке выйти, как та, не дожидаясь моих услуг, ловко выпрыгивает из тачки. Мда, Филатов, джентльменство — не твое, смирись.

Мы спускаемся вниз по лестнице, ведущей к основному променаду нашего города- Набережной. Сегодня в будний день здесь мало народа: редкие мамашки с колясками, рыбаки, забрасывающие лески с причала, компания молодых ребят на самокатах.

Мы неспеша идем по Набережной, молчим и не смотрим друг на друга. А мне столько всего хочется спросить и узнать, но я не знаю, как. Не умею я вести разговоры, не знаю, что вообще нужно делать. Не доводилось раньше. Да и если честно, у меня и свиданий-то не было, ни отношений, ни девушек. До 18 лет я хранил верность только спорту, с плаванием у меня были серьезные отношения, не терпящие измен, слабости, свободы. Я был полностью погружен в тренировочной процесс, поэтому все эти первые поцелуйчики, вечерние прогулочки и прочая подростковая херня обошли меня стороной. Нет, у меня были девушки, подружки на вечер для быстрого перепиха, а после поддержания болтовни с пацанами в мужской раздевалке о том, кто кого и сколько раз.

Студенческие годы прошли под девизом «ненавижу отца». Вся мое никчемное без спорта существование было направлено на сопротивление, непринятие и отрицание своего положения.

После того, как брат вышел из комы, ему окончательно поставили два страшных диагноза — паралич нижних конечностей и повреждение речевого центра. «Инвалид» — это слово всё чаще я стал слышать от отца. Казалось, он сам пытался себя убедить этим словом, что некогда любимый сын, опора и надежда семьи — теперь инвалид. Когда возникла в его безумной голове эта бредовая идея о том, что теперь я обязан нести ответственность перед семейным бизнесом, не знаю. Отец, словно помешался и переключил всё свое внимание на нелюбимого, неправильного сына, при этом всё реже и реже интересуясь здоровьем и дальнейшим будущим старшего обожаемого сына.

После выступления на Олимпиаде я планировал поступать на отделение физической культуры и спорта. В своем будущем я видел себя, тренирующим молодых спортсменов, да, я мечтал стать тренером. Но за меня опять сделали выбор: каким-то образом меня зачислили на экономический факультет Университета, каким-то образом моих баллов хватило для поступления на бюджет, каким-то образом я стал студентом первого курса «Экономики и менеджмента».

Вот так неожиданно мы поменялись с братом ролями: теперь я стал надеждой и продолжением семейного дела Филатовых, теперь я стал тем, кого таскали на бизнес-встречи и совещания, а брат- лишь тенью себя.

Но только мне это нахрен не сдалось. Моя ненависть к отцу достигла своего апогея и всё, что я мог — сопротивляться и протестовать.

Я не ходил на занятия, неделями пропуская учебу. Но каждый раз моя зачетная книжка пополнялась отметками о сданных экзаменах и зачетах. Я зависал в сомнительных компаниях, курил траву и вливал в себя литры алкоголя, напиваясь до беспамятства. Все мои отношения с противоположным полом заканчивались в кабинке туалета или в каком-нибудь темном углу клуба. Иногда, чтобы позлить отца я притаскивал пьяную девицу и свою наглую рожу домой. Отец орал, выставлял меня и мою «леди» за дверь, а мать плакала.

На вручение диплома я не пошел. Лежа на кровати, подыхал от ужасного накануне похмелья. Ближе к вечеру «мой диплом» доставили прямо мне в руки. Вот тогда мои сотоварищи по команде смело могли бы утверждать, что образование мне купил отец. И были бы абсолютно правы.