Выбор

Он больно ущипнул себя, чтобы убедиться, что правда не спит и все это, значит, было, видел.

- Не можешь уснуть, беспокойная душа? - шепчет вдруг старец. - Никак не поймешь, что видел?

Он приподнялся на локте:

- Да.

- Чего волки ходят, объяснить не могу - сам не пойму. Годов уже пять-семь, как объявились. Только когда на воле молюсь, приходят. Слушают. Почему слушают - не знаю. Пробовал подозвать, разговаривал - не подходят. Сам приближался - отступают, уходят...

Примолк. Не виден, но по дыханию чувствуется - вроде чему-то улыбается.

Стрельнуло бревно. Значит, намораживало. Бревна в келье толстые, еще с сухим смоляным запашком. И ладаном чуть пахнет. И свежей кожицей свежих харатей, которые они принесли. Чистые какие-то все запахи, приятные, без житейских затхлостей.

- Ко мне и сохатый один ходит. Тоже слушает. Большой, старый, с седой бородой. Когда он тут - волки не появляются. Хлебом с солью его потчую. Любит. Подходит.

- Почему ж они ходят? Почему слушают?

Слышно, опять улыбается.

- То одному лишь Господу Богу ведомо. А спросить неловко, милый мой князюшка.

"Не-ет, - думает и чувствует, - ты тоже, видно, знаешь и понимаешь, да только открыть не желаешь".

- За кого ты просил в молитве-то?

- Мужики из Свирской деревни приходили: на скотину у них падеж напал. Просили пособить.

- Полагаешь, поможет?

- А как же.

- Твоя молитва?

- Зачем? Господь! Он услышал, узнал и поможет.

- Тебя услышал?

- А как же, он всех слышит. Тебя-то воскресил. Я на Егория за тебя молился, а на другое утро, сам говорил, что Он тебя устроил.

- Ты молился за меня так же, как нынче?

- Так же...

Потом-то он узнал, что за кого он так сильно и необыкновенно молитсявсе спасаются, всем Господь помогает, вылечивает. В той Свирской деревне падеж скота сразу прекратился. Сказывали, даже половодье останавливал и тонущих как-то спас молитвой.

Но тогда-то он был настолько потрясен, в голове и душе его началась такая сумятица, что слова не мог вымолвить, и затих, аж съежился весь под шубой-то.

А Нил так же тихо и радостно и говорит:

- Молитва - жизнь моей души, без молитвы я не могу быть. И знаешь, князюшка дорогой, Он ведь со мной разговаривает, когда так молюсь Господь-то. Случалось, четырежды в знакомом зримом образе даже являлся: легкий-легкий и будто прозрачный и непрозрачный, весь в свету играющем. Но чаще все ж как облачко такого же света повиснет, заколеблется передо мною, и свежестью ласковой, легкой обвеет, и внутрь меня она проникнет, наполнит всего, и словно уж нет меня во мне совсем, а лишь Он во мне и повелевает беззвучно, силой какой-то неизъяснимой великой делать то так, а другое иначе. Голоса громового вселенского, каким вещал древним пророкам, ни разу не слышал, но внутри меня она звучит, звучит эта сила необыкновенная, и я полагаю, что это сама воля Его так звучит беззвучно вроде. А когда молю, молю, а Он не является, значит, нельзя за то, за того или за тех молиться в грехах они непролазных...

Как ему хотелось увидеть лицо Нила, когда он говорил это, но было слишком темно. Различил лишь, что он не лежал, а уже сидел на полушубке, привалившись к ножке стола.

* * *

Летосчисление тогда велось не с Рождества Христова, а с сотворения мира. А в некоторых священных книгах говорилось, что в семитысячный год наступит конец света - по христианскому же календарю это год тысяча четыреста девяносто второй.

И многие, естественно, ждали сей год с великим ужасом; ведь земная жизнь кончалась буквально для всего, для всех людей, а куда Бог рассудит определить каждого в жизнь иную, никому было не ведомо - в рай или в ад, в геенну огненную, на муки жуткие, бесконечные.

Но семитысячный год наступил, дни шли за днями, минул месяц, третий, пятый - ничего невиданного не случалось, и даже самые пугливые и притихшие было стали помаленьку оживать, а в следующем, семь тысяч первом, в семь тысяч втором и вовсе воспрянули духом, решив, что Господь или перенес конец света на какой-то другой срок, или пока вообще отменил его по неизвестно каким причинам.

Однако были такие въедливо думающие, которые, не каясь, громко спрашивали других, и даже письменно спрашивали: "Ныне седмь тысящ прошло, а конца несть, и святых отец писания ложна суще, и подобает сих писаний огнем сожещи". И дальше вопрошали: "Что то царство небесное? Что то второе пришествие? Что то воскресение мертвых? Ничего того несть. Умер кто ин, то умер - по то места и был!" И еще больше: "Еда (неужели) не можаще Бог спасти Адама и сущих с ним, еда (неужели) не имеаше небесные силы и пророки и праведники, еже послати исполните хотение свое, но сам сниде, яко нестяжатель и нищ, и въчеловечився и пострада, и сим прехитри дьявола. Не подобает Богу таково творити!.. Како может Бог на землю снити и от девы родиться, яко человек?"