Выбор богов

И что сделала она? Что с ней случилось? Пытаясь это восстановить, девушка могла припомнить лишь отдельные фрагменты, а она была уверена, что произошедшее никак не дробилось, и фрагменты эти — не более чем разбитые кусочки некоего целого. Раскрылся весь мир, вся вселенная — или то, о чем она с тех пор думала как о вселенной, — развернувшись перед ней, обнажив все потайные уголки, явив все существующие знания, все причины всех событий; вселенная, из которой были вычеркнуты время и пространство, ибо они служат в первую очередь для того, чтобы никто не мог постичь ее целиком. Появилась на короткий миг и затем исчезла так быстро, что мозг не успел ничего зафиксировать, исчезла, оставив о себе лишь впечатления, никаких определенных воспоминаний, никакого твердого знания — только впечатления, словно лицо, увиденное при вспышке молнии и потом вновь погрузившееся во мрак.

Было ли это — могло ли быть — осуществлением того, о чем она пыталась рассказать Дедушке Дубу, понимая, что внутри нее нечто происходит, что грядет некое изменение, но не зная, какое именно, и сказав вместо этого, что может снова уйти, хотя и по-другому, чем она уходила в страну дикого риса? Если это так, подумала она, если это новая способность, вроде путешествия к звездам, а не просто нечто ей привидевшееся, то ей никогда больше не придется куда-то отправляться, потому что она уже там, она сама суть любое место, каким только захочет быть.

Она впервые подумала об этом как о способности и смутилась и испугалась — не столько значения этой мысли, сколько того, что вообще об этом подумала, что она, пусть даже подсознательно, позволила себе об этом думать. Она сидела, выпрямившись и напряженно застыв, и в полутемной комнате, где мерцала, догорая, свеча, ей вновь послышались голоса и тихое движение всех тех призраков, что обитали среди своих произведений, в этом единственном оставшемся им на Земле месте.

Глава 24

(Выдержка из записи в журнале от 29 ноября 5036 года).

…В последние несколько столетий произошло некоторое ухудшение моего физического состояния, и теперь бывают дни (как сегодня), когда я ощущаю на своих плечах тяжесть прожитых лет. Я чувствую усталость, которую нельзя отнести на счет обычных дел, потому что я никогда не утомлял себя чрезмерно делами, а в последние годы и подавно. Походка моя сделалась шаркающей, а рука утратила бьющую твердость и выводит в журнале дрожащие каракули, и случается также, что я пишу не то слово, которое хотел написать — очень похожее, но не то. Еще бывает, что я не могу сразу подыскать нужное слово, и приходится подолгу сидеть, роясь в памяти, что меня не столько раздражает, сколько печалит. Порой я пишу с ошибками, чего раньше никогда не бывало. Думаю, я стал похож на старого пса, который спит на солнышке, с той существенной разницей, что старый пес ничего от себя не требует.

Элисон, моя жена, скончалась пятьсот лет назад, и хотя многое уже забылось, я помню, что смерть ее была тиха и спокойна, и полагаю, что и моя, вероятно, будет такой же. Живя так, как сейчас, мы умираем от старости, а не от разрушительного действия болезней, и именно это, с моей точки зрения, в большей степени, чем долгая жизнь, является истинным счастьем, которое было нам даровано. Порой я задумываюсь о том, в какой мере долгая жизнь — сказочно долгая жизнь — есть благо для человечества.

Однако подобные мысли, говорю я себе, — всего лишь мысли старого, со странностями, человека, и потому не стоит обращать на них внимание.

Одно я помню очень хорошо, и с того самого дня это меня преследует.

Когда умерла Элисон, собралось много людей, издалека, со звезд, и мы отслужили по ней службу, в доме и у могилы. Поскольку среди нас не было ни одного духовного лица, мой внук Джейсон читал тексты из Библии и произносил слова, которые по обычаю полагалось произносить, и все было очень торжественно и достойно. Возле могилы стояли люди — огромная толпа а чуть поодаль находились роботы; не то чтобы мы им как-то дали понять, что им следует стоять отдельно от нас, а по своему собственному желанию и в соответствии с древним обычаем.