Выбор Донбасса

а не окопы.

искорёженной жизни ось

просто вырвут, как жало…

запрягай, мужичок, «авось»,

трогай помалу.

* * *

январь, канун крещенья, иней

с ветвей слетает так картинно,

и мы бежим по паутине

протоптанных в снегу тропинок

в убежище, в слепую сырость,

где, позабыв о всяком зле,

дворовый кот покойно, с миром

спит на строительном козле.

* * *

бывает так, и было так, и будет:

внезапность, очертив незримый круг,

тасует судьбы на зеркальном блюде,

как мишуру на ледяном ветру…

ещё покоен дом и дети рядом,

и ужин на столе горячий, но

смерть за спиной стоит с холодным взглядом

и смотрится в разбитое окно…

и треснет время в деревянном чреве,

и протечёт забвением имён,

и дочке будет пять, а сыну — девять

отныне до скончания времён.

Светлана Сеничкина (Луганск)

* * *

Как странно осознавать,

что те, кого я помню детьми, —

                        уже взрослые люди,

что тех, кого я помню живыми, —

                        уже больше не будет,

что дорожку, по которой я ходила

                        в школу, убрали,

и теперь там парковка.

Что не просто меняются вывески,

                        песни и даты — сменилась эпоха.

* * *

И кажется, мы все уже привыкли,

Что в новостях расскажут про обстрелы,

К свечам на аватарках и иконам,

К молитвам, что кого-то не спасут.

И кажется, что мы уже не плачем.

На всех воды и соли не хватает,

Ведь за два года вышли все запасы,

Остались лишь глубинные пласты.

И кажутся теперь попеременно

Нелепою иллюзией и бредом

То мирный быт, где дети, дом и ужин,

То дикость и безумие войны.

Мы кажемся героями кому-то,

Другим — скотом, недолюдьми, врагами,

Кому-то — даже выдумкой и фейком,

И каждый твердо убежден в своем.

Мы ничего наверняка не знаем,

Но от того не перестанем верить.

Сидя в подвале и не видя неба,

Не перестанешь верить: небо — есть.

* * *

В то странное, безумное лето,

Птицы и люди на улицах редкими были.

Не было ни телевизора, ни интернета,

А лишь одна-единственная газета —

Листовка формата А4.

Отодвигается, прячется в памяти это:

Дни без воды, ночи без света.

Давно уже выброшены поржавевшие

                                               снарядов осколки,

Давно заполнились супермаркетов полки.

А люди ныть и жаловаться

                                               куда больше стали.

И потому, наверное, чтобы не забывали,

Стоит дом с проломленной крышей —

                                               через дорогу,

А школа без окон и с дырами —

                                               напротив,

Спрашивают строго:

«Ах, вы очень плохо живёте?

Глупые, вы ведь живёте...»

* * *

Этого не должно быть.

Но это всё равно есть.

Поезд не остановить,

И на ходу не слезть.

Можно, конечно, спрыгнуть,

Вот только выживешь — вряд ли.

Пройдет сто лет,

И мы снова наступим на эти грабли.

* * *

Каждый вечер воет собака

Об уехавшем в Киев хозяине

И о том, что всё в жизни неправильно,

Сколько ты на неё ни гавкай.

Каждый вечер темна так улица —

В трёх домах лишь окошки светятся.

Кто-то верит, что будет лучше все,

А кому-то уже не верится.

По утрам вновь на почте суетно:

Кто за пенсией, кто с коммунальными,

А вот школа второй год пустует

И печально глядит провалами.

Заросли так пути трамвайные,

Будто их тут вовек и не было.

Всё меняется. И не знаем мы,

Что там дальше в планах у неба.

Александр Сигида (Молодогвардейск — Атамановка)

ДОМОЙ

отвези меня в Изварино,

в тот забытый детский сад,

за карьеры и развалины,

лет на 35 назад.

там, где башня элеватора

и подсолнухи, как стол;

где здесь Белоскелеватое

и Великий Суходол?

ароматную антоновку

буду пробовать на вкус;

забери меня в Самсоновку,

где знаком мне каждый куст.

переполнен пассажирами

наш автобус кружит час;

это, кажется, Кружиловка,

или кинули все нас?

обманули и оставили:

мы и звёзды на виду.

отведите в Атамановку,

если сам я не дойду…

* * *

Бессилье гуманизма светского

сродни закату Византии,

Былого карго-культ советского

политкорректной деспотии

И в текстах Эдуарда Гиббона,

которые он не читал,

Указан путь упадка, гибели,

где открывается портал

Переселения народов

и сдвигов литосферных плит,

Войн из-за скверных переводов

и истребления элит.

(Рождение трагедии границ,

её предвидел в Ницце Фридрих Ниц)

* * *

Мне жаль индустриальных городов.

Мне дорого их мрачное величье.

Все любят старый псевдопольский Львов,

Эпоху постмодерна и двуличья

Что им бетонный позабытый храм?

Конструкторов забытых древний бункер?

Они зеленый курят фимиам

Экологам ню-эйджа. Что им Юнгер?

Их заменил фольклорный хуторок

Эпоху серпов, молотов и свастик,

Сменил мещанский маленький мирок,

Где гипермаркет — храм. И всюду — пластик.

Но завершим ли мы столь долгий пост

Пластмассовый мир Generation lost?

Придёт ли снова эра Эхнатона?

Реакторов? И стали, и бетона?

* * *

Янычар забывает заветный язык.

У него, кроме лука и сабли —

ничего; он к походам и битвам привык,

а сыновние чувства ослабли.

Он не знает, где дом у него, где родня,

и в какой стороне его корни.

Он садится верхом на лихого коня

И бросается, как с колокольни.

Как он смел! Но способен без боли предать

чистоту сокровенных понятий;

А того, кто забыл свою землю и мать,

побеждает любой неприятель.

* * *

Горизонт — гривастый ящер —

девятнадцать терриконов;

настоящий чёрный ящик,

заповедник для драконов

Отданный на поруганье

отдыхает на плотине,

вызывает содроганье

 в затаившейся равнине.

Ждущий каждое мгновенье —

оглушающего взрыва;

каждое прикосновенье,