Выбор Донбасса

— Я в командировке, на Донбассе.

Телицкому приходилось кричать, он почти физически ощущал, как слова продираются сквозь расстояние.

— Где?

— В командировке! Под Донецком!

— Убивай их, — сказала вдруг мать. — Они не достойны... Это другие люди... они сами... дох...

Связь прервалась коротким гудком.

— Алексей.

Телицкий обернулся, пряча телефон в карман.

Свечкин, стоящий у одноногого столика, показал ладонью на расставленные тарелки.

— Пообедаем?

— Да, — кивнул Телицкий, возвращаясь, и смущенно объяснил свою отлучку: — Матери звонил.

— Дозвонились?

— Нет.

— Здесь плохо ловит.

— Я понял. И электричества нет, не зарядиться.

— Подкиньте чурбачок, — попросил Свечкин.

— Ага.

Подпнув один чурбак Свечкину и взяв из кучи второй себе, Телицкий запоздало сообразил, что куда-то сюда вчера вечером мочился.

В тарелках лежало по три небольших картофелины, по куску тушеного мяса из банки, в осколках жира, и по помидоринке.

— Не густо, — сказал Телицкий, обтирая ладони о джинсы.

— Чем богаты.

Свечкин подал ему тонкий ломтик хлеба.

— И хлеба у вас — в обрез, — констатировал Телицкий.

— Завтра Николай привезет.

— А вы как наседка.

Свечкин пожал плечами.

Несколько минут они молча ели. Картошка уже остыла, а мясо так и вовсе было холодным. Помидорка понравилась Телицкому больше всего.

— В зоне разграничения нас покормили гречневой кашей, — сказал он. — А в Киеве стало много бомжей.

— Бывает, — сказал Свечкин.

— Мне кажется, мир катится ко всем чертям.

— Умирает то, что должно было умереть.

— Вы про Украину?

— Про то, во что она превратилась.

— Хорошо, — Телицкий отставил тарелку, — во что же она превратилась? Во что я превратился вместе с ней?

Свечкин посмотрел на него, сосредоточенного, напружинившегося, своими теплыми, светлыми глазами и подвинул бутылку минеральной воды на ноль-пять литра. Телицкий скрутил колпачок, отхлебнул из горла.

— Ну же. Честно.

— Вас никогда не пытали, Алексей?

Телицкий на мгновение задохнулся.

— Кх-что?

— Всеволода вот пытали, — тихо проговорил Свечкин. — Он увидел, как нацгвардейцы тащат к себе в грузовик двух девчонок и сказал фашистам, что они фашисты. Ну, его, значит, ногами отбуцкали и погрузили тоже, всех вместе отвезли.

От копчика к загривку Телицкого продрал холодок.

— Мы рядом стояли. Они в четырех домиках, мы в поле, в палатках. Их человек пятьдесят, нас сорок при пяти гаубицах. Все свои, ходили друг к другу.

Лицо у Свечкина осунулось.

— Пил я тогда много, — сказал он с глухим сожалением. — Поймали, мобилизовали, оформили, приставили подносчиком снарядов. Мне что? Майдан! Свобода! Украину не любите? Ночью лупим куда–то, днем пьем. Как в дыму...

Он накрыл ладонью глаза, отнял. Телицкий поразился, какой болью вдруг сжало его лицо.

— Мы же и сюда куда-то лупили. Не знаю... Весело было, придурку. Орешь: «За ридну Украину!», вокруг такие же черти скачут, скалятся, гаубицы бухают, двадцатикилограммовые гостинцы шлют. Думаешь, по войскам?

Свечкин усмехнулся.

— Это не пропустят, — сказал Телицкий.

— Дальше рассказывать?

— Да.

Свечкин повертел в пальцах пластиковую ложку.

— Там уже и не просыхаешь. Голова гудит, голоса шепчут, тебя все время тащит куда–то, как на чужих ногах, а земля из-под них выворачивается, будто тоже участвует в этом... в конкурсе «Кто не скачет, тот москаль». У гвардейцев чуть в стороне погребок был вырыт, яма листами железными накрыта и землей присыпана. Электричество, печка-буржуйка, койки деревянные. Пыточная. Тропка еще такая, натоптанная...

Свечкин встал, заходил у стола кругами.

— А рядом еще сарайчик был, тихий-тихий. Там держали пыточный материал. Бог знает, почему я на эту тропку шагнул. Спьяну. А может, Бог и привел. Он всегда дает шанс. Я дверь открываю и не могу разобрать: будто туша висит для разделки. Лампочка еще на проводе неяркая, а у туши вся кожа на боку отпластована. Кровь бежит вяло. Я взгляд опускаю, а там... Там ноги человеческие. И меня словно током...

Свечкин снова сел, вслепую пошарил на столе. Телицкий сунул ему бутылку.

— Знаете, — проговорил Свечкин, сделав несколько жадных глотков из бутылки, — бывает, словно тебе не желудок, а душу выворачивает, вот все, что от нее еще осталось, все наизнанку перекручивает, и тут уже или вешайся, или... или спасай... Хорошо, не было никого, только Всеволод и висел. Его оставили на «подумать». Сами ушли передохнуть. А меня колотит. Попались бы под руку, и они, и я сам бы там и кончились. В голове только: «Ну зачем же вы так, суки? Не звери же мы... Не звери...»

Свечкин замолчал, взгляд его уплыл через дорогу, к деревьям.

Телицкий обнаружил, что застыл в непонятном напряжении и с трудом сломал позу, двинул плечом, перекособочился, выцепил пачку и сунул в зубы сигарету.

— Будете курить? — спросил он Свечкина, но тот мотнул головой.

Молчание длилось с минуту, Телицкий жевал мундштук, почему-то так и не закурив.