Выбор Донбасса

— Огородами, по-над посадкой, да… — растерялся Мазей.

— А шел бы улицей, я б тебя услышал, только мы б уже с тобой не тут говорили, а потом, на том уже свете! — веско уточнил Егоров.

— Ну, слава Богу! — выдохнул Мазей. — Я к тебе Иваныч вот зачем пришел. Помощь твоя нужна.

— Кажи!

— Да Борьку надо похоронить! — помявшись «выронил» Мазей.

Егоров положил на пол щепу, которую готовил для печи и поднялся.

— Нашего Борю? — тихонько спросил.

— Нашего, Иваныч, нашего. Только выходить тебе сейчас нужно, потому как скоро эти засранцы могут обстрел начать, а потом в погреба и окопы попрячутся от «ответки». И, значит, нас с тобой не заметят.

Егоров схватил тулуп, накинул ушанку и направился к выходу.

— Побрели, что ли, по дороге расскажешь, — бросил он.

* * *

Однако толком обо всем Николаевич рассказал, когда они Борьку из посадки волокли. Пока к дому Мазея брели, и вправду обстрел начался. В морозном воздухе минометы грохотали раскатисто. И хотя оба и не такое слыхали, а все равно головы в плечи вжимали, да то и дело приседали, потому что хрен поймешь, откуда выстрел и куда «пошелестело». К моменту, когда все поутихло, уже от дома Мазея к посадке двинулись.

В общем, по словам Максима Мазея, он утром за дровами потащился. А так как поблизости сушняк уже весь поломал, то вглубь поплелся. А когда груду валежника разбирал, нога босая показалась. Николаевич хотел было деру дать, до больно дровеняка хорошая была. Потому потянул он ее настойчивей и все тело показалось.

— Присмотрелся, на руке левой наколка Борькина, помнишь, он все стеснялся ее, — рассказывал Мазей тихонько, когда они с Егоровым Борьку на большую ветвь положили и во двор Мазея волокли.

По молодости Борька в Луганске себе татуировку сделал, было тогда модное поветрие — «ироглифы» китайские писать на обратной стороне руки. Бориса даже одно время «китайцем» за это звали. Он все собирался свести татуировку, но что-то не сложилось

— Если б не наколка, сразу б не признал, — рассказал Мазей, — Потому как лица на нем что не было, все измочаленное.

Егоров молча согласился. Он долго в Борькино лицо вглядывался, все пытался соотнести увиденное с тем молодым парнем, который ему «контрреволюцией» грозил.

— Кто ж его тут бросил-то? — спросил Егоров, когда они на две минуты перекур устроили. Перекур, понятное дело, условный, ибо сам Егоров никогда не дымил, а Мазей по состоянию здоровья еще лет 10 назад бросил.

— Да эти ж твари и запытали, — тяжело дыша, прошептал Николаевич, указав взглядом на расположение военных за селом.

— Думаешь, в плен Борька попал? — уточнил Егоров.

— К гадалке не ходи! — отрезал Мазей. — Не зря шептались, что у нас тут ополченцы партизанят.

В общем, кое-как дотащили они тело до двора Мазея. Потом еще часа три дрова разбирали с поленницы, потом поочередно яму рыли, туда тело положили и снова дровами прикрыли.

— Вот скажи, Николаевич, может, я что-то в этой жизни так и не понял? — обратился Егоров к Мазею.

Они в доме сидели, Мазей пытался печь запалить, а Егоров безучастно сидел рядом, пытаясь сложить свою мысленную таблицу умножения.

Мазей со второй попытки дрова поджег, те загудели, потянуло первыми струйками тепла.

— Что непонятно-то, Иваныч? — отозвался он наконец-то.

— Не могу я Борькину смерть понять, — нехотя признался Егоров. — Ведь жил себе парень, не дурак какой был, а с чего на смерть пошел?

— Так ведь он Родину защищать пошел, Иваныч. Что ж тут непонятного?..

— Ты мне чушь пропагандную не неси, — возмутился Егоров. — Родину мы в Великую Отечественную защищали, а сейчас паны холопов лбами сбивают.

— Это на майдане они сбивали народ, Иваныч, а теперь уже другая ситуация. Теперь уже не холопы дерутся, а пацанва ради нас жизнью рискует, — мрачно ответил Мазей, ставя на печь литровую кружку с водой.

— А за что рискует?! — взбеленился Егоров. — Или ты тоже в «эленерию» веришь?

— Да мало ли во что я верю, Иваныч! Но только никому не дано право народ гнобить только за то, что мы здесь живем и на майдан не ездили, — угрюмо ответил Мазей и протянул Егорову кусок хлеба. — На, подкрепись, тебе еще назад брести. Проводить?

— Сам дойду, — буркнул старик.

И ведь дошел же! Хотя вечерний обстрел был особенно громок. А когда в 200 метрах в развалины ФАПа мина прилетела, Егоров выматерился и глубоко в снег вжался.

А когда утихло вокруг, доплелся до хаты.

* * *

После майдана старик уже только на себя полагался. Поэтому НЗ, пусть и скудный, но сделал. Понятно, почему НЗ скудный: пока две пенсии в доме было, да сын помогал, дышалось легче. А с одной пенсией — уже иная картина. И сын последний раз деньги матери на похороны передавал.

Тем не менее, скрепя сердце, старик спичками, солью и водкой запасся. Запасы пришлось в райцентре делать — нечего односельчанам повод для слухов давать. Еле допер потом «кравчучку» до хаты.

Так что печку было чем растопить.