Выбор Геродота

За стеной Клеона к процессии присоединились жители пригорода Койле. На отпрысках кузнецов и металлургов одежда была попроще: длинные льняные хитоны, широкополые войлочные шляпы, на ногах — жесткие карбатины вместо изящных крепид. Да и украшения из меди или серебра не добавляли их скромному облику изысканности. В бухте синело море, разноцветной галькой пестрела излучина уходящего вдаль берега. Над гаванью высился лес мачт.

Верховная жрица фиаса в праздничном убранстве была неотразима: ожерелья тонут в глубокой ложбинке на груди, запястья увиты браслетами, на пальцах искрят золотые перстни с самоцветами, спело-миндальный цвет колпака-калафа словно расщепился на зелень тончайшего льняного начельника-стленгиды и красные брызги в карих зрачках. По калафу бежал золотой узор, изображающий битву амазонок с грифонами, по бокам свисали золотые височные подвески.

Раздеться жрице помогли храмовые рабыни-гиеродулы. Она первой вошла в воду. Пышное и гладко выбритое дебелое тело казалось слепленным из воска.

На нее смотрели не как на ипостась богини, а как на земную женщину, еще способную вызывать желание. Она это знала, поэтому шла красуясь — медленно и величаво.

По толпе молодежи прошелестел восхищенный вздох. На землю полетели одежда и обувь. Адепты радостно бросились к воде. Со смехом окунались в прибой, плашмя бросались на спину. Шумно отфыркивались, брызгались. Били по воде ногами, шлепали открытыми ладонями — словно дети. Никто не стеснялся своей наготы. Великие мистерии — это праздник не только плодородия, но также любви, безмятежного веселья, радости.

Потом все направились обратно к берегу. Ойкеты уже ждали хозяев с полотенцами и сухими хитонами в руках. Но молодежь не спешила одеваться.

Гиеродулы разносили гидрии со священным кикеоном из смеси вина, размолотых ячменных зерен и травяных отваров. Тем, кто не позаботился о канфарах, выдавали полые козлиные рога-ритоны.

— Что это? — спросила Эльпиника, улыбаясь.

— Пей, не отравишься, — пошутил Кимон. — Кикеон на Великие мистерии жрецы готовят особенный. Он развязывает язык, расцвечивает мир красками и делает мужчин пылкими, а женщин доступными.

— Хочу сегодня быть доступной, — хихикнула Эльпиника.

Кимон делано нахмурился:

— Только для меня.

— А это мы посмотрим. — Она бросила на брата озорной взгляд.

Оба выпили кикеона. Во рту сразу сделалось вязко, при этом кончик языка схватило горьковатой сладостью. По горлу словно прокатился горячий уголек.

Кимон бросил быстрый взгляд на сестру. Казалось, она проглотила шаровую молнию — на ее лице застыло выражение благоговейного страха, а глаза словно подсветились внутренним пламенем.

Сверстники вокруг испытывали похожие чувства. Глотнув священного напитка, они на мгновение замирали, потом изумленно таращились друг на друга. Движения сделались вскоре плавными, мягкими, вкрадчивыми.

Одни адепты опустились прямо на траву, другие откидывались на заботливо подложенные слугами подушки и покрывала. Девушки ложились, закинув руки под голову. Парни сидели рядом, перебирая их волнистые локоны и шепча на ухо нежности.

Дебелая жрица возлегла на расстеленную львиную шкуру. Старший иерофант опустился рядом. Она обвила его шею руками, а он прильнул губами к ее рту.

Луг стал походить на брачное лежбище морских котиков. Тела шевелились, сплетались в упоении страстью, перекатывались по расстеленным одеждам.

Протяжно вскрикнула жрица. Этим звукам вторили вздохи и стоны наслаждения со всех сторон. Адепты отдавали должное Деметре с Персефоной, посвящая свои тела и свои чувства не друг другу, но богиням.

Кимон и Эльпиника ничего не видели и не слышали. Сладкое возбуждение поглотило брата с сестрой. Переплетенные пальцы, влажные мягкие губы, податливая плоть, затуманенный любовью взгляд, слипшиеся пряди волос на плечах, капельки пота на розовой коже — они слились в священном экстазе, отдаваясь без остатка ритуальному блаженству.

Гиеродулы и ойкеты давно удалились от луга очищения и теперь ждали своих хозяев, издали наблюдая за происходящим. Они не имели права участвовать в ритуале, но могли находиться рядом. Не все выдерживали пытку созерцания чужого упоения. Некоторые, перемигнувшись, быстро скрывались в орешнике.

Привязанная к кусту свинья — вымытая и натертая благовониями — к человеческим страстям была равнодушна. Будущая жертва удовлетворенно похрюкивала над наполненной желудями корзиной.

Кимон с Эльпиникой расслабленно раскинули руки. Приоткрыв глаза, Кимон заметил над собой лицо незнакомой девушки с родинкой над верхней губой. Совсем еще девчонки. Длинные коричневые соски незнакомки торчали вызывающе.

Она положила руку ему на грудь. Нежно провела пальцами по коже под ключицей. Он молча ждал продолжения, не отвечая на ее ласку, но и не сбрасывая руку. Покосился на сестру. Эльпиника улыбалась с закрытыми глазами.

Тогда девушка спросила бархатистым голосом:

— Ты ведь Кимон?

Он расслабленно кивнул.

— Мое имя Филомела. Эльпиника просила меня разыскать вас.

— Зачем?

— Чтобы очищение стало полным.

— От чего мне так тщательно очищаться? Или от кого?