Выбор натуры

– Я тут сделал одно открытие… Так… Вот мы с вами пришли в кабинет. А могли бы пойти в кухню. Или в ванную. Все равно. Или вот в гостиную, – больно ухватив Сараева за локоть, он вывел его из кабинета и повел по квартире из комнаты в комнату, приговаривая, – это? Нет не это. Вот! это? вот это? Нет. Нам сюда. Хотя разницы никакой. Пожалуйста! немного воображения, и дышат почва и судьба… – Они вернулись в кабинет. – В чем суть? Выпьете? Нет? Странно. Итак, в чем суть, вы спрашиваете? А суть в том, что вся история нашего государства российского легко умещается в любом отдельно взятом ограниченном пространстве. Это мое недавнее открытие. Вот только не знаю, к какой области человеческого знания его отнести. Это легко можно показать на примере моей жилплощади. При том что это одинаково применимо к помещениям разной величины – хоть к монашеской келье, хоть к тюремной камере. Только в этих случаях перед нами будут сухие конспекты. Главная закономерность – количество предметов или, там, площадь, кубатура и прочее никак не влияют на содержание и качество. Только на формат. Да и то – как сказать. Это взгляд поверхностный. В одном случае всю полноту содержания нам могут сообщить предметы интерьера, а в другом какие-нибудь потеки на стенах, трещинки краски на подоконнике. Но в любом случае в каждом, любом помещении она есть целиком. Улавливаете суть? Вам это может быть интересно. Все происходит одновременно, сразу. Но! Наведя фокус, мы видим, как все вокруг нас сразу же преображается, превращаясь в подробности и комментарии. И, соответственно, при смене фокуса, в подробности подробностей и комментарии комментариев. А дальше и в подробности комментариев и в комментарии подробностей. Не понимаете. Назовите мне любое событие. Любое. И я его тут отыщу. Хотя нет, не надо. Как-нибудь потом. В общем, одна и та же комната, допустим, эта, может быть и всем восемнадцатым веком. И она же комментарием к переписке Екатерины второй с Вольтером. Да чем угодно! Единственно, что плохо – я пока не умею останавливать. Если начинается, то всё – пока сеанс не закончится, невозможно переключиться на что-то другое. Вот этому надо еще учиться и учиться. Поэтому пока что ничего вам показать не могу. Потом, когда я научусь этим всем управлять. Впереди еще много работы. Ну так и свободного времени у меня хоть отбавляй. Ладно, потом! Вам надо идти!.. Всё, до свидания, давайте! Забирайте Наташу. Кстати, очень хороша сзади после утренних обливаний.

И он повел Сараева обратно в прихожую

Наташа была уже в пальто; стояла, вцепившись одной рукой в подставку для зонтиков, другой обнимала большую куклу. Когда они подошли, Сараев увидел, что она плачет. Демид ушел и скоро вернулся с наполненным наполовину стаканом, сунул его Наташе.

– Давай, на посошок.

Наташа, всхлипывая, взяла стакан.

«Кто может сравниться с Матильдой моей!..» – во все горло запел Демид.

Сараев растерянно стоял перед зеркалом. Славная троица, ничего не скажешь: горячечный таможенник, несчастная слабоумная и бездарный режиссер. На смену уже почти привычному узнаванию пришло ощущение, будто перед ним не отражение, а фрагмент его будущего, на которое он глядит откуда-то из далекой своей юности, и достаточно произнести: «Не хочу, не надо», как всё это исчезнет.

– Аллё! – обратился к нему через зеркало Демид, хлопая в ладоши. – Не спать! Готовы?

Сараев стал собирать пакеты.

– Может быть, снять пока с нее всё это? – предложил он, кивая на Наташу.

– Нет! Только так. А хотите заработать сто долларов? Если пойдете с ней вот так отсюда домой пешком. Нет, сто мало. Пятьсот! Минус четыреста, которые вы мне должны, получается… опять сто. Хорошо – семьсот. Минус четыреста – триста чистыми.

– Демид, перестаньте.

– Пятьсот чистыми. Тысяча.

Сараев свалил пакеты на пол и сказал:

– Выпустите меня, пожалуйста.

– Стоять! Ладно, не хотите – не надо. Но на такси вы ее отвезете. Вот так, как она есть. А если откажетесь, я у нее сейчас поотбираю на хрен все цацки и деньги и выгоню отсюда пинками в чем мать родила. Наташа, раздевайся!

– Хорошо, – сказал Сараев. – Я отвезу.

– Демид, можно я еще побуду? – попросила Наташа.

– Что?! Так, вещи взяла? сумочку взяла? деньги взяла? А теперь вон отсюда!

Наташа стояла, склонив голову, и Сараев, упираясь взглядом в ее плоские русые волосы, расчесанные на прямой пробор, чувствовал, кроме своей вины. еще какое-то злое отвращение к жизни, к её дурной нелепости… Нет сил, нет сил, нет сил.

В руке Наташа до сих пор сжимала стакан, и Демид, легонько стукнув ладонью её по затылку, заставил выпить.

– Зачем вы так? Хотите ее совсем с ума свести? – сказал Сараев ему негромко.

– Что?! – опять заревел, поворачиваясь к нему Демид. – На х… пошел отсюда, быстро! Быстро пошли! Оба!

Он распахнул дверь, и Сараев с Наташей вышли.

Пока ждали лифта и потом, пока, не дождавшись, спускались вниз, Наташа сама сняла с себя все украшения и сложила в пакет.

Ночью она буянила. Сараев слышал ее крики. Потом она стучала к нему, предлагала выпить, но он не открыл.

 

 

XLII

Письмена