Выбор офицера

— Не беспокойтесь, господин капитан. Любой литератор скажет Вам, что не всякий критик может быть писателем. А на что я способен — жизнь покажет. Вчера все кончилось хорошо, и слава Богу. Есть повод допить это прекрасное вино. Доклад закончил! Кстати, скоро и вечерняя поверка. Разрешите идти, господин полевой маршал?

— Идите, господа. А Вы, де Безье, задержитесь.

Когда за де Фонтэном и курсантами закрылась дверь, де Ри подошел ко мне и пожал руку.

— Спасибо, Боря. Вчера ты меня спас — убийства офицера Академии самым родовитым курсантом мне бы не простили.

— Всегда пожалуйста. Кстати, записка Колетт выглядит очень убедительно, такое на коленке не состряпаешь. И еще, к хозяину «Трезвого сержанта» надо присмотреться повнимательней — он явно работал на Криса. А учитывая, что именно у него любят гулять курсанты, все становится совсем интересно.

— Я тоже так думаю, сообщу кому надо, но, по большому счету, это уже не наше дело.

— Вань, а когда будут отпевать и хоронить Криса? Я хочу присутствовать. Таких противников надо уважать.

— Ты шутишь? Какое отпевание — он же самоубийца.

— А Александр Матросов — тоже самоубийца? Он погиб не потому, что не хотел жить, а потому что исполнял свой долг. Я не верю, что он просто бандит.

— Но и доказать это не можешь, а священника наши догадки не убедят. Кто он, каким именем крещен и крещен ли вообще — ты можешь ответить на эти вопросы? Нательный крест у шпиона ни о чем не говорит, ты же и сам знаешь. Если надо — он бы под любую веру перекрасился, обрезание бы себе запросто сделал. Выбирая профессию, мы выбираем не только жизнь, но и смерть, и похороны, и даже посмертие. Завтра в час дня его закопают за оградой кладбища. Придешь?

— Обязательно. И еще — отдай мне его медальон. Ну тот, ты знаешь.

— Бери, — де Ри пожал плечами, вынул его из ящика стола и протянул мне, — только зачем? Узнать по нему что-либо невозможно, мы уже пытались.

— Я и не собираюсь. Наверное, на память… Жизнь покажет. Ну, раз нельзя помолиться, давай не чокаясь. Он был враг, но враг достойный. Дай нам Бог таких друзей.

А через неделю в Академию в сопровождении личной охраны прибыл владетельный граф Амьенский — отец Филиппа.

В тот же день военный трибунал под председательством де Ри принял решение о передаче дела Люка и Николетты для дальнейшего расследования и вынесения приговора в юрисдикцию суда Амьенского графства. Как приватно сообщил мне де Ри, этот вопрос был согласован в Париже. Чего стоило это согласование графу — история умалчивает.

Перед отъездом владетельный граф Амьенский удостоил меня приватной аудиенции.

— Господин де Безье, — торжественно начал вельможа, — от своего имени и от имени семьи я благодарю Вас за помощь, оказанную моему сыну. Вы не позволили негодяям замарать честь нашего рода, такие услуги не забываются. В благодарность я прошу принять эту тысячу экю. Также я заверяю Вас, как бы ни повернулась Ваша жизнь, что бы ни случилось, — у Вас всегда в Амьене будут друзья, на любую помощь которых Вы можете твердо рассчитывать!

А вот это уже серьезно. Не деньги — хотя и не маленькие, а предложение не просто покровительства — дружбы. Здесь такими словами не разбрасываются. Если сказано друзья — значит действительно друзья. Не панибратство, не возможность тыкать человеку, стоящему значительно выше в сословной иерархии, а именно уверенность, что в любой беде ты сможешь опереться на его плечо.

А значит, надо и ответить достойно.

— Ваше Сиятельство! Благодарю Вас за столь высокую оценку. Со своей стороны обещаю, что, если только моя служба королю не будет препятствием, я предоставлю свои знания и способности в Ваше распоряжение в любой момент, когда они будут Вам нужны!

Вот и весь разговор. Одна — две минуты, крепкое рукопожатие и все. А сказано много. Меня ведь тоже за язык никто не тянул, так что к славному городу Амьен надо с этой минуты присматриваться ну о-очень внимательно.

И еще одно интересное событие произошло в связи с этой историей. Нас де Ри Тайной Академии связал, а вот прево и субделегата — нет. А выпить эти два кислых друга любили, а выпив — поболтать, да еще приврать с три короба. А выпивали они в кабаках, где их слушали не только местные забулдыги, но и заезжие представители искусства — проще говоря, менестрели, у которых фантазия бьет фонтаном, в том числе, как оказалось, и по мне.

Короче, как-то субботним вечером подходят ко мне де Бомон и д’Оффуа и от имени курса требуют, чтобы завтра я пошел на общую пьянку в «Трезвый сержант», где выступает некий заезжий артист с новыми парижскими песнями.

По тону и хитрым рожам вижу, что готовят каверзу, но не колются, заразы.

Ладно, хрен с вами, пойду, но смотрите, если что!

Ну и пошли. Пришли. Сели. Заказали. Выпили. Выходит менестрель и объявляет: «Господа! Свое выступление я начну с самой популярной на сегодня парижской песни! «Баллада о Черном бароне и прекрасной горожанке»!»