— Такие речи! — с грустной улыбкой закончил он и слегка сжал плечо Бейчея. — Ты слишком долго сидел, зарывшись в книги.
Он начал спускаться вниз по склону по направлению к обсерватории, Цолдрин последовал за ним.
— Разумеется, ты прав, я давно не вращался в политических кругах, не знаю, о чём идут споры, что представляют собой нынешние альянсы, каков баланс сил… Вряд ли моё мнение, может что-либо изменить.
—
— Ты просто делаешь, что они велят.
— И мне за это хорошо платят.
— Но ты ведь считаешь, что несёшь в мир добро? Тот улыбнулся и, усевшись на каменный цоколь, начал с беззаботным видом болтать ногами.
— Цолдрин, понятия не имею, хорошие они ребята или нет. Но… ни разу не видел, чтобы они были жестокими, даже когда этого требовала ситуация и у них имелось оправдание. Но есть немало таких, кто скажет тебе: у плохих богов всегда самые прекрасные лица и самые нежные голоса. — Он нахмурился и отвёл взгляд. — Черт!.. — Спрыгнув с цоколя, он подошёл к каменной балюстраде и замер, глядя туда, где небо над горизонтом стало краснеть. Через час стемнеет. — Они выполняют свои обещания и хорошо платят — прекрасные работодатели!
— Это вовсе не означает, что им дозволено решать нашу судьбу.
— Предпочитаешь, чтобы это сделали те… из Правления?
— Те, по крайней мере, вовлечены в процесс, для них это не просто игра.
— По-моему, так оно и есть. Разница лишь в том, что в отличие от Культуры, они недостаточно умны, чтобы относиться к играм всерьёз. Цолдрин, неужели ты на их стороне?
— Все мы говорили, что желаем Скоплению только добра — отозвался Бейчей. — Но лично я не знаю, какое из моих действий можно считать правильным. Мне кажется, я слишком много знаю, слишком долго занимался наукой. И вот спрашивается — зачем. Похоже, все усредняется, оседая пылью, — словно в нас есть некий механизм, придающий всему одинаковый вес… Поэтому человек во всём видит и хорошее, и плохое. Всегда имеются прецеденты, есть доводы в пользу любого возможного курса действий… но в итоге человек
— Таковы все общества, где консервативные старики сосуществуют с бунтарской молодёжью. В таких государствах давно дискредитировавшие себя идеи поддерживаются милитаристски настроенной молодёжью. Никто не спорит, Цолдрин, ты по праву заслужил отдых. Но не будешь ли ты чувствовать себя виноватым,
На некоторое время установилась пауза.
— Послушай, Цолдрин, что стоят все твои занятия наукой, твоя учёность, знания, если это не ведёт к мудрости? Мудрость как сознание того, что правильно и что будет правильнее сделать? Ты почти бог для некоторых людей этой цивилизации, повторяю, нравится тебе это или нет. Если ты ничего не будешь делать, они почувствуют себя… брошенными, ими овладеет отчаяние.
Бейчей молчал. Закалве развёл руками, затем облокотился на парапет, глядя на темнеющее небо, и спустя пару минут прервал слишком затянувшееся, по его мнению, молчание.
— Так это обсерватория, да?
— Да. — Старик задумался, затем продолжил: — Утверждают, что пять тысяч лет назад это было местом погребения, потом этому месту придавали какое-то астрологическое значение. И наконец берхиды построили эту обсерваторию для изучения звёзд, солнечных затмений, движения планет. Здесь должны быть солнечные и водяные часы, секстанты, некое подобие сейсмографов…
Может, снова нажать на кнопку аварийного сигнала, — подумал Закалве. Он вздохнул, посмотрев на экранчик. Безрезультатно.
— Пытаешься выйти на связь? Он молча вернулся на балюстраду, Бейчей последовал за ним.
— Что с тобой будет, если нас найдёт правительство?
— Маловероятно, что мне просто вышибут мозги, наверняка захотят допросить. У Культуры будет уйма времени, чтобы вытащить меня — либо путём переговоров, либо… просто умыкнут. Обо мне не беспокойся. — Он улыбнулся Цолдрину. — Скажу, что оглушил тебя и засунул в капсулу. Так что вернёшься к своим исследованиям.
— Мои исследования… Нелегко будет вернуться к ним после такого бурного приключения…
— Да. Цолдрин, мне очень жаль… я по поводу твоей подруги.