Он посмотрел через открытую лицевую панель и вытер редкие капли пота со лба. На плато стояли сумерки. В нескольких метрах от себя, в свете двух лун и заходящего солнца, он увидел покрытую инеем скалу, а еще дальше – громадную расщелину посреди пустыни. На дне расщелины стоял древний полупустой город, где сейчас жил Цолдрин Бейчи.
По небу плыли облачка, ветер вздымал песок.
– Ну что ж, – сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности и поднимая взгляд к очередному чужому небу. – Вот оно опять.
VIII
Человек стоял на крохотном глинистом уступе и смотрел, как журчащий буроватый поток обнажает и очищает от земли корни громадного дерева. Дождь буравил воздух; широкая струя воды, колебавшая корни дерева, дробилась на хлесткие струйки помельче. Один только дождь снижал видимость до двух сотен метров; человек в форме давно промок до костей. Дождь и грязь сделали серую форму темно-бурой. Отличная, хорошо подогнанная, она превратилась теперь в мокрое тряпье.
Дерево накренилось, рухнуло в бурый поток и обрызгало человека грязью. Тот отошел назад и поднял лицо к мрачному, серому небу, чтобы непрекращающийся дождь смыл грязь с кожи. Громадное дерево, упав в ревущий буроватый поток, разделило его, и вода теперь лилась на глинистый уступ. Пришлось отступать по грубой каменной стене к высокой, возведенной давным-давно бетонной перемычке – потрескавшаяся и неровная, она тянулась вплоть до бетонного холма, у самой вершины которого притулился уродливый домик. Человек стоял, глядя на длинный бурый шрам раздувшейся реки, которая подмывала маленький глинистый полуостров. И тут уступ рухнул, дерево потеряло опору на другой стороне реки, закрутилось и понеслось, увлекаемое ревущим потоком по затопленной долине к низким холмам. Человек посмотрел на обваливающийся противоположный берег: из земли торчали корни громадного дерева, похожие на оборванные кабели. Он повернулся и тяжело побрел к домику.
Приблизившись, он обошел домик кругом. Громадный бетонный цоколь – квадрат со стороной почти в полкилометра – все еще омывался со всех сторон бурыми волнами. Древние металлические конструкции, давно уже пришедшие в негодность, неясно вырисовывались сквозь завесу дождя: водруженные на бетонный постамент, покрытый трещинами и щербинами, они казались забытыми фигурами в некоей великанской игре. На фоне бетонной громады домик выглядел совсем маленьким, а из-за близости к заброшенным машинам – совсем нелепым, даже больше, чем они.
Обходя здание, человек оглядывался, но не видел ничего такого, что рассчитывал увидеть. Наконец он вошел внутрь.
Когда человек открыл дверь, девушка-убийца вздрогнула. Небольшой деревянный стул, к которому она была привязана, стоял наклонно, опираясь о невысокий комод. Когда девушка дернулась, ножки заскользили по каменному полу, и она вместе со стулом рухнула на пол. Раздался грохот. Ударившись головой о плитки, девушка вскрикнула.
Он вздохнул, обошел ее, хлюпая ботинками, и поставил стул обратно, откинув ногой куски разбитого зеркала. Девушка безвольно повисла в путах, но он знал, что это лишь притворство. Он передвинул стул в центр комнаты, внимательно наблюдая за девушкой и держась подальше от ее головы. Недавно, когда он связывал ее, девушка боднула его в лицо и чуть не сломала ему нос.
Он проверил веревки. Та, при помощи которой руки были прикручены к спинке, оказалась растрепанной – девушка пыталась разрезать путы, используя разбитое зеркальце из верхнего ящика комода.
Он оставил ее безвольно висеть посередине комнаты, чтобы все видеть, потом подошел к небольшой кровати, встроенной в толстую стену, и тяжело упал на нее. Кровать была грязной, но он, усталый и промокший, плевать на это хотел.
Он слушал, как дождь барабанит по крыше, как ветер завывает в дверях и ставнях, как размеренно падают капли на плитки пола – крыша протекала. Он прислушивался, не раздастся ли звук вертолета, но пока ничего такого не доносилось. Радио у него не было, и непонятно, знали они, где его искать, или нет. Искать они, конечно, будут, когда позволит погода, но не его самого, а штабной автомобиль, который унесло бешеным потоком. Возможно, на поиски уйдет несколько дней.
Он закрыл глаза и почти сразу начал засыпать. Но воспоминание о поражении не давало ему покоя, не отпускало его даже теперь, заполняя его сонный мозг картинами потопа и разгрома, мучило, возвращало туда, в тревожное бодрствование при беспрестанной боли. Он потер глаза; от грязной воды на руках остались песчинки, которые попали под веки. Он кое-как вытер один палец о грязное тряпье, лежавшее на кровати, и втер немного слюны в глаза: если разрешить себе заплакать, подумал он, то потом можно не остановиться.