Выбор пути

Это то, чем обезьяна отличается от человека — прочитал я в одной умной книжке. Например, обезьяне что-то захотелось, ну вот например в магазине видит она вкусные конфеты, пирожные, напитки. Обезьяна хочет все это взять, а раз хочет — прыгает, и берет. И жрет, не думая, не заботясь о последствиях поступка. Потому что она просто животное, и живет в безвременьи, одним моментом, одной секундой. Человек же думает, соображает — а что будет после? Каковы будут последствия моего поступка?

Обезьяне это недоступно, она живет лишь этим мигом, одним сиюминутным желанием. А когда уже совершила деяние — тогда в дело вступает инстинкт самосохранения — ведь по большому счету в глубине своего мозга она понимает, что будет какая-то кара, и ударяется в бега.

Ну вот так я понял эту статью, и так понял поведение того негодяя, что сидит на земле передо мной. На самом деле человек недалеко ушел от обезьяны, и если сдернуть с него налет цивилизации, все эти законы морали, все эти сдерживающие факторы — получится злобный бабуин, жестокий и недалекий. Вот такой как этот… сидящий сейчас на корточках у забора. Фашист. Как там сказал Гитлер? «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью!».

— Константин Брагин? — осведомился я, разглядывая бледное, одутловатое лицо парня.

— Да! Да! — парень встрепенулся, вглядываясь в меня, и я вдруг оторопел — его глаза были ярко красными от полопавшихся сосудов (что с ним творили бесы?!) — Я хочу написать явку с повинной! Я осознал! Это все он, Валерка Куракин! Он меня запугал! Дайте пить, пожалуйста… пить! Пить!

Руки парня тряслись, буквально ходили ходуном, он тяжело, хрипло дышал и вдруг подумалось — сколько лет жизни я забрал у него, чтобы залечить свою рану на плече? Хотя вообще-то какая мне разница — на сколько лет меньше он стал бы жить после того, как я отобрал у него этот самый кусок жизни…

Я отобрал? Разве — я? А не бесы? Хмм… если бесы — это я, значит… ну, понятно.

— Поднимайся, пошли за мной! — приказал я, и Брагин снова взмолился:

— Пить! Пожалуйста, пить!

— Скоро ты напьешься… вдоволь — зло усмехнулся я.

Жалости во мне не было. Совсем. И не только потому, что это дурно пахнущий человек с его узкими плечами, толстым задом и нечистым лицом был уродлив, и потому не вызывал у меня жалости. Душа у него была вонючая, нехорошая, подлая душа. Я ее чуял… ох, как чуял! Смердела душа, как куча нечистот!

Кстати — раньше такого не было. Не чуял я запах душ. Неужели это Чернобог добавил мне способностей? Или Сила изменила меня еще на пару-тройку процентов?

Впрочем — какая мне разница? ЭТО есть, и я буду принимать дар судьбы так, как и следует его принимать — спокойно и без особых эмоций. Если принял решение идти по какому-то пути — так и буду по нему идти, и принимать то, что дарует мне судьба.

Хмм… а разве я принял какой-то путь? И когда же это произошло? Так и не понял — когда это случилось. Тогда, когда я открыл статуэтку? Или потом, когда наводил порчу на негодяев?

А может раньше, когда пошел работать в полицию?

Или может в юности, когда сломал нос парню, который хохоча бросил камень в беременную собачку, пробегавшую по школьному двору?

Неважно — когда. Теперь я знаю — что буду делать, и куда пойду, по какому пути. И будь, что будет…

Конец книги