Выбор (СИ)

Связь оборвалась. Голос был очень весёлый и грубый. Что значит — "наряжайся"?! Это он всерьёз или прикалывается?! И кто это вообще? Судя по всему — друг... У меня есть друг, обалдеть!

Я нашёл ванную и застыл перед зеркалом. Краски на роже у меня, как ни странно, не было, но сам мой внешний вид приятно удивил меня: взгляд мягкий, немного ленивый, чистые волосы аккуратно причёсаны, сам больше не бледный как мел и не похож на скелет, даже напротив, не мешало бы слегка похудеть, щёки больше не впалые, гладко выбритые и даже немного румяные. Я офигело себя разглядывал — что и сказать, симпатичный. Совсем не то, что я привык видеть в зеркале. Я отмыл краску от рук, с некоторым удивлением заметив маникюр. Потом отправился в первую комнату, где, помнится, видел здоровенный антикварный шкаф.

В шкафу оказалось очень много самой разнообразной одежды, и я растерялся: я же не знаю, куда иду, что значит "наряжайся"?! После некоторой возни, я не удержался и вырядился в чёрный фрак. В конце концов, я человек творческий, и некоторая доля эпатажа не помешает.

Я выглянул в окно посмотреть, какая погода, и застыл в восхищении: передо мной открылся великолепный вид на Питерские крыши и дворы-колодцы, за крышами виднелись купола какой-то церкви. Как я всегда мечтал жить в таком месте! Нарисовать эти крыши, срочно! Хотя, я наверняка их уже рисовал, не просто ведь так я живу именно здесь.

Я вышел из квартиры. В парадной было светло и чисто, стены свежевыкрашены. Новому мне это вполне нравилось, а вот старый я был несколько разочарован.

В кармане пальто обнаружился кошелёк, в лифте я его открыл и увидел много денег и каких-то карточек. Разобраться бы во всём этом...

Я вышел из парадной под небо цвета тёмной охры и сыпавшиеся с него хлопья снега. Мир казался нереальным, я глубоко вдохнул морозный воздух и огляделся, пар от дыхания принимал в воздухе причудливые очертания. Город вокруг был будто живой, он словно был рад меня видеть. Услышав сигнал автомобиля, я пошёл по чистому промёрзшему асфальту, на который снежинки ложились тонким нежным кружевом.

Меня поджидала крутая тачка терракотового цвета, смешно сплюснутая сзади и от этого похожая на пылесос. Поколебавшись, я распахнул дверцу и сел рядом с водителем. Это был довольно толстый малый в кожаной куртке и с бородой, должен сказать, ряха у него была в ширину больше, чем в высоту. Всю дорогу он громогласно что-то мне рассказывал, периодически заливаясь грубым гоготом, а я только издавал более или менее осмысленные звуки и глупо улыбался.

— Вот скажи-ка ты мне, приятель, как художник художнику, — произнёс этот человек, панибратски хряпнув меня ручищей по плечу, — Почему получается такая несправедливость: ты рисуешь какую-то, уж если честно-то, никчёмную хрень, а этой хренью все восторгаются и платят тебе за неё бабло, в газетах про тебя пишут. А я честно рисую, как меня учили — натюрморты, пейзажи и голых баб, а у меня это всё то купят, то нет, и пришлось ещё и бизнес этот завести, стать обычным торгашом, чтоб мне пусто было! А ведь я учился получше тебя, признайся! — он подмигнул мне и мерзко заржал, — Вот где справедливость, скажи мне? Это всё потому, что ты — красавчик, я знаю! — он опять заржал. Я совершенно растерялся от такого хамства. Честно говоря, я раньше несколько иначе представлял себе художников и их жизнь, и себя как художника тоже. Разве может художник ездить на крутой тачке и заниматься ради бабла чем-то, кроме искусства? Я и сейчас считал, что нет, и чувствовал, что в глубине души всегда презирал этого своего "друга". А жить в таких хоромах, как я, и разгуливать во фраке и с маникюром — имеет художник право? Некая оставшаяся часть того, старого меня, совсем растерялась, сомневалась и недоумевала, но её почти полностью заткнула та моя часть, которая была совершенно счастлива. Мне начисто снесло крышу от внезапно обретённых таланта, денег и славы. И прежде, чем я пришёл в себя от растерянности, я неожиданно сам расхохотался, тоже со всей дури треснул приятеля по плечу и выдал:

— Да, это потому, что я — красавчик, а ты — боров. Тонкости тебе не хватает и романтизма, — я подмигнул ему так же, как он мне давеча, — И уж если на то пошло, я же — гений, а ты — так, ремесленник, не отпирайся! — и я опять заржал.

Приятелю моему явно не понравился мой ответ, но он тоже заржал и опять вмазал мне по плечу.

— И ведь никогда мне не спустит, бестия! — он даже прослезился от смеха.

В общем, я самодовольно откинулся на спинку сидения и наслаждался мелькающими за окном видами Питера, в пол-уха слушая нескончаемую болтовню приятеля. Наконец мы прибыли в какой-то ресторан, где за уютным столом в углу нас уже ждали ещё два моих новообретённых друга. Одного я узнал — я знал его и в той жизни, мой одноклассник, чьё имя я запамятовал.

— Опять во фраке! Вот выпендряла! — воскликнул он при виде меня, — Извините, господа, но мы вам уже всё заказали. В следующий раз не будете опаздывать!