Выбор смерти

Его фразы ушли в эфир в виде серии электронных волн. На некотором расстоянии от Авроры радиопередатчик поймал их и переправил на луч, автоматически нацеленный на любой из трех орбитальных спутников связи, обращающихся вокруг Юпитера, на тот, что был ближе. По прибытии, записанные в виде импульсов слова становились приказом к началу действий высокоспециализированного ускорителя. При бомбардировке ядер светящимися гамма лучами, ударявшими в определенные кристаллы из чистых изотопов в жидком гелии, каждый атом ориентировался электромагнитным полем. Их собственные ядра принимали энергию, увеличивали волну на несколько пикосекунд и вновь успокаивались, выпустив пучок нейтрино.

Незримый, неосязаемый, не имеющий заряда и массы, этот пучок стремился к Юпитеру со скоростью чуть меньшей скорости света. Ко времени прибытия туда, он становился шире экватора. Оставив позади миллионы миль, пучок рассеивался до неопределимости. Но сохраняться он мог достаточно долго.

Очень плотный и высоко инертный луч лазера едва ли мог преодолеть электронные бури и синхронную радиацию, где осколки атомов рассеивались могучим магнитным полем царственной планеты. Даже пробив истерзанную грозами атмосферу, лазерный луч не смог бы пройти через многослойный шар, в котором количество льда, металла и твердого водорода достигало двух квадриллионов тонн. Но ветер нейтрино был так прозрачен, так обширны были пустые пространства, которые он находил меж атомами и внутри каждого отдельного атома, что он пролетал их насквозь, как будто не замечая препятствий.

Почти, но не совсем. Где-то на поверхности, но минимальный процент частиц входил в другой кристалл. Это кристалл не был копией передатчика на спутнике, но его ядра были способны быстро воспроизвести процессы, которые породили поток частиц, но в обратном порядке. Это были чрезвычайно специализированные изотопы, постоянно возбуждаемые радионуклидами до такой высокой степени нестабильности, что всего несколько нейтрино могли заставить их вернуться к низкоэнергетическому состоянию, испуская при этом кванты. Такие нейтрино создавала и природа, но, разумеется, не так много, поэтому фоновый шум был не очень силен. Кванты выходили мини-взрывами в соответствии с пульсацией луча. Устройство на твердой основе, получающее энергию от встроенного реактора, расширяло сигнал, переводило его на переменный потенциал и заставляло вибрировать небольшую пьезоэлектрическую пластину. Приемник, диск толщиной в 4 дюйма — говорил голосом Марка Фрэзера.

Потребовались усилия целого поколения лучших умов человечества, чтобы сделать этот способ связи возможным.

— Теор! Парень, ты там?

«Проклятье, он должен быть там! В эти дни он постоянно носит передатчик с собой. Если только он не мертв». Фрэзер достал из кармана старую вересковую трубку и стал набивать ее из кисета. Если так и дальше пойдет, он изведет всю пайку табаку до прибытия следующего груза. У него дрожали руки.

В темноте, для глаз человека абсолютной, шевельнулась другая рука. Нажала кнопку. Голос благодарно отозвался:

— Это ты?

Кристаллы вибрировали, неслись электроны, и некоторое количество энергии распадающегося изотопа превратилось в радиосигнал с чрезвычайно большой длиной волны. В этой обстановке, столь чуждой всему земному, материю преобразовали в странные аллотропы. Слабая, но искусственного происхождения, она едва ли имела эквивалент в природе. Радиус действия волны был порядка тысячи миль, но для обеспечения надежной, устойчивой связи требовался промежуточный ретранслятор. Для этой цели на стационарную орбиту был запущен спутник, напичканный разнообразным оборудованием. Спутник-ретранслятор улавливал заметно ослабевшую волну, усиливал ее и выпускал в сторону Авроры.

— Это ты?

Из пальцев Фрэзера выпала трубка. Она падала так медленно, что Фрэзер подхватил ее раньше, чем она коснулась пола.

— Д-даа, — идиотски заикаясь, ответил он. — Я-я-я надеюсь, что не побеспокоил тебя.

За те семь секунд, что должны были пройти между вопросом и ответом, он взял себя в руки. «Чего это ты так всполошился, москит несчастный? О’кей, Теор — чудный парень в своем, нечеловеческом роде, и если его враги наседают, это будет препятствием нашему проекту. И все же, что на этой планете может иметь такое уж большое значение для меня и моих людей? Юпитер нам еще более чужд, чем сам Ад».

— Нет, — ответил Теор. — Мне давно следовало притупить свое сознание, ведь у нас теперь ночь, но при таких мрачных перспективах я этого не смог. Хорошо, что ты не опоздал с вызовом, собрат по разуму. Раса и Совет правителей остро нуждаются в твоей помощи.

— Не могли бы вы получить помощь от… ну, от моих коллег?

Фрэзер был более чем тронут. Невозможно было работать вместе почти десять лет, как Теор и он, с одной только целью — понимать друг друга, и не ощутить при этом чувства товарищества. Он признавался себе недавно, что это порождение холодной, мрачной и ядовитой химии стало ему ближе, чем многие люди.