Выбор жанра

В чем же дело? Мне понадобилась немало времени (и консультация опытного психиатра), чтобы это понять. Разгадка оказалась простой: мой гениальный поэт больной. Попросту говоря, безумен. Но не ярко безумен, как Хлебников, и не перманентно безумен, как Мандельштам, а безумен временами, приступами. В эти периоды и рождаются у него гениальные строки, никак не связанные с тем, что он писал до этого и после этого. В остальное же время он нормальный человек, считающий себя поэтом.

Володя Т. в Норильске не прижился. Его куда-то устраивали, но труд упорный ему был тошен. А стихи ну никак не кормили. Они и в Москве-то не кормят, а поят. В Норильске тем более. За подборку в «Заполярной правде» платили рублей десять, а за полнометражную передачу на ТВ — аж целых сорок.

В Москве мы не пересекались, от общих знакомых я слышал, что он гонит поэмы про домик в Шушенском и с этого живет. Ну что, тоже дело. Техника версификации у него была на уровне, а писать про домик в Шушенском или про Братскую ГЭС — небольшая, в общем-то, разница. А папку с его стихами я сохранил и показывал ее поэтам (некоторым), которые удостаивали меня своим посещением. И это надо было видеть, как они реагировали! Ну, примерно как маститый, в чинах и наградах, композитор, к которому привели мальчонку, и тот сыграл такое, что композитору не могло и присниться. Бледнели, краснели, потели. Кто такой? Откуда? Почему мы его не знаем?

Я же говорил, что самое страшное для человека любой творческой профессии, — встреча с гением.

Однажды у меня был поэт из Молдавии, недавно назначенный главным редактором московского литературного журнала. Он прямо-таки вцепился в папку:

— Отдай! Сделаю подборку! Большую! Его должны узнать все!

Ну, отдал. Потом увидел подборку — три или четыре унылых стиха.

Лет десять назад, когда это было престижно и выгодно, мой младший сын создал книжный интернет-магазин «Глагол» и неплохо его раскрутил. По моей просьбе на сайте магазина он открыл литературное агентство «Глагол». Председателем агентства я, понятное дело, назначил себя. Честно предупредил: «Прежде чем начать работу с новым для нас автором, мы отдаем его книгу на рецензию писателям, мнению которых мы доверяем. Эта работа оплачивается автором из расчета 100 рублей за авторский лист».

Никаких иллюзий насчет качества самотека я не питал, идея была в том, чтобы немного заработать самому и дать заработать друзьям на рецензиях. Хлынули рукописи. Некоторые я рецензировал сам, другие рассылал по знакомым. Но уже через довольно короткое время почувствовал, что это занятие мне не под силу. Необходимость говорить правду (а рукописи были те еще) и при этом говорить вежливо (не станешь же хамить человеку за его деньги) — эти вещи оказались очень трудно совместимыми. Вскоре от меня стали шарахаться даже близкие друзья, люди, как правило, небогатые и не упускающие возможности попутного заработка: уволь, не нужно никаких денег, от этой работы ум за разум заходит. На этом коммерческая часть моего бизнеса кончилась.

Но рукописи по-прежнему приходили, и я довольно исправно на них отвечал. По себе знаю, каково это — отправить кому-нибудь свой выстраданный бессонными ночами труд, и ни ответа, ни привета. Вот сиди и гадай: то ли не получили, то ли читают и думают. Потом понял, что это новая практика современных издательств, порожденная массовым распространением Интернета: нажимают delete в тот момент, когда текст появляется на экране. И даже раньше. А тверское издательство «Kolonna» предупреждает с трогательной откровенностью: «Дорогие писатели! Присылать нам рукописи не имеет никакого смысла. Мы их не читаем, не рецензируем и не издаем».

В своих ответах на подробные рецензии я, конечно, не размахивался. Кроме очень редких случаев, когда было о чем поговорить. Чаще отвечал по шаблону:

«Уважаемый Имярек! Ваша рукопись (повесть, роман) не намного хуже того, что сейчас издается. Но и не настолько лучше, чтобы издатель срочно переверстывал свои планы и вкладывал деньги в раскрутку неизвестного писателя».

В случае, если автор был агрессивным (попадаются и такие), ответ звучал жестче:

«У нас сложилось впечатление, что Вы написали свою повесть под впечатлением бульварного чтива и порожденной этим чтением мысли: „Господи, какое говно! Я могу не хуже!“ Получилось не хуже».

Ну, а когда совсем не о чем говорить, писал: