Выбор Зигмунда

Мария подняла глаза, мокрые от слез, и сама положила ладонь на ладонь Фрейда. Нет, он не такой, как другие. Он скорее похож на угрюмого ангела, который спустился с небес, чтобы принести немного справедливости и в эти стены. Фрейд благодарно улыбнулся ей вполсилы. Он не знал, куда глядеть. Если бы он был верующим, то не поколебался бы в эту минуту попросить Господа-Адоная своей еврейской юности или какого-нибудь католического святого, чтобы тот помог ему выбраться из этого неловкого положения.

Позже ему пришлось считать случайным совпадением то, что в этот момент явился освободитель. Им оказался Анджело Ронкалли. Молодой послушник постучал в дверь и со своей обычной стремительностью ворвался в комнату. Мария и Зигмунд сразу же разъединили руки.

– Доктор Фрейд, у вас все в порядке? Мария, добрый день, а кто эта симпатичная девушка?

– Моя дочь, ее зовут Крочифиса.

Говоря это, Мария взглянула на Фрейда. И ученому показалось, что он заметил в ее прищуренных глазах веселый огонек – почти улыбку сообщницы.

– Это прекрасное имя, хотя оно – тяжелый груз для той, кто его носит, – сказал Ронкалли. – На ней всегда будет лежать отпечаток Страстей Христовых. Но на третий день наступило Воскресение, и поэтому я предсказываю, что однажды ее горести закончатся, и ее жизнь станет радостной.

– Аминь! – ответила Мария. – Я надеюсь, что вы правы и что мои горести тоже скоро закончатся.

– Я уверен, что так будет, – заявил Ронкалли. – Новый век будет великим столетием, когда Христос одержит победу над Лукавым. Человек не зол по природе, а только слаб, как новорожденный детеныш животного. Чтобы он был счастлив, его надо направить и обучить.

– А вы не считаете, что ему нужна еще и ласка? – вступил в разговор Фрейд.

– Вы совершенно правы, нужна! – горячо ответил Анджело. – Именно это я всегда и говорю. Вы действительно мудры, доктор. Мне бы хотелось видеть вас в красной шапочке кардинала.

Смех, раздавшийся после этих слов, освободил Фрейда и Марию от напряжения, которое возникло между ними.

– Вы знаете, что я еврей и, простите меня, не верю в Бога.

– Я верю в то, что мне сказал наш святой отец. А он сказал, что, если бы все евреи были такими, как вы, мы могли бы по субботам отдыхать, а по воскресеньям вместе служить мессу. Для того, кто обитает там, вверху, огромные различия между нами выглядят крошечными, как блохи.

Ронкалли потер ладонь о ладонь, словно было холодно, потом ударил одной ладонью о другую и сказал:

– Я пришел сообщить вам, доктор, что наш папа еще раз зовет вас на ужин, сегодня вечером. Он просил передать, что приготовлен сюрприз, и он уверен, что сюрприз будет приятным. Теперь я покидаю вас, и пусть любовь Господа будет с вами.

– И с твоей душой, – ответила Мария.

Она уже собиралась уйти, но тут ее взгляд упал на ботинки австрийского доктора. Они были сморщены, как щеки старухи, и казалось, что им больно. Вероятно, их уже давно никто аккуратно не чистил.

– Раз вечером вы будете ужинать со святым отцом, может быть, вы позволите мне почистить их, доктор?

Фрейд на минуту напряг свое внимание, убедился, что в его носках нет дыр, и снял ботинки. А в это время Мария уже вернулась в комнату с тряпками, черной щеткой и металлической баночкой. Когда она открыла банку, комнату наполнило тошнотворное зловоние, что-то среднее между запахами гнилой рыбы и старого растительного масла.

– Запах быстро исчезнет, доктор, и вы увидите, как заблестят ваши ботинки.

До трех часов оставалось несколько минут, когда Мария и ее дочь вышли из кабинета и отправились на нижние этажи делать дневную уборку.

Фрейд решил, что сигара «Лилипутано», которая говорит о решительности и имеет слабый запах корицы, идеально создаст то равновесие между сладостью и терпкостью, между священным и мирским, которое было ему нужно, чтобы принять Государственного секретаря. Мысль об этой встрече, которая до сих пор тревожила его, теперь показалась ему если не приятной, то вполне приемлемой.

Глава 11

Когда, по мнению Фрейда, прошло достаточно времени, он вынул из кармашка часы и разочарованно отметил, что его влиятельный пациент опаздывает уже на четверть часа. Ожидание – странная вещь: первые минуты опоздания человек прощает почти добродушно, потом начинается тревога. Но через какое-то время ощущение боли и неудобства сменяется яростью. Так бывает в любви, но случается и при важных встречах. В уме начинают возникать первые сомнения, например, мысль о том, что были недостаточно ясно названы место или время. Или ожидающий представляет себе неожиданное недоразумение, которое оправдывает опоздание и о котором он поговорит с тем, кого ждет, разделит с ним огорчение и утешит его. Наконец, приходит покорность с привкусом поражения, вдвойне горького, если человек считает, что ждал напрасно, хотя не совершил никакой ошибки. Все это забывается, если гость входит в комнату, как ветер, внезапно надувающий паруса после долгого штиля, и улыбается хозяину, разводя руками в знак извинения.