Выборный

— А ты что думал? — не дал ему договорить Маркин. — Все розочки да розанчики? На земле живем, парень.

— Не вытянул — что? — спросил Федунов у Виктора.

Кочергин молчал: понимал, что, и хотел сразу же все выпалить, не перебей его Маркин, а вот теперь добавлялось еще нечто и пока еще не стало словами. Какое-то через край поднявшееся бесформенное месиво… Неудовлетворенность этой жизнью, тем, как она складывалась, с бесконечными препонами нормальным поступкам, с постоянными компромиссами невесть с чем, с привычкою, что ли, с постоянным побуждением к полудействию, полусуществованию, с мыслями, зажатыми на каком-то недостойном уровне…

Понял Кочергин, что давно все происходило неправильно, по какой-то неестественной традиции, и что сам в этом виноват столько же, если не больше, чем все остальные. Виноват настолько, что это не может быть искуплено единственным правильным поступком, тем более, что наказание за него такое же несуразно маленькое, как все вознаграждения; как все, что происходит…

А потом Виктор сказал:

— Не смог свою линию вытянуть. По закону и по совести. Но сначала не смог, а теперь вижу, что и этого мало… Надо все заново, что ли…

— Вообще-то авторитет надо восстанавливать на том же месте, где и потерял, — сообщил Маркин и, чуть заметно подмигнув Федунову, добавил: — Не те времена, когда шаг в сторону считался преступлением.

И по выражению лица начальства, и по тому, как поспешно заговорил Хорьков, Кочергин почувствовал, что между ними продолжается какой-то давний спор, что некогда тесно переплелись судьбы этих людей.

А Хорьков сказал торопливо:

— Да Виктор и не терял. Я так понял, что управляющий его только сегодня и зауважал. А прочие — так никто ничего и не знает.

Маркин подошел к столу и, грузно опершись о подоконник, сказал не оборачиваясь:

— Все эти глупости, безответственность, Лаптевы, воднюки — это вроде как постоянно действующий экзамен. Квалификационный минимум. Отбирать пригодных. Некогда ждать, пока херувимы с неба посыплются. Работать надо.

— Считайте, что я этого экзамена не сдал, — негромко отозвался Виктор, — и совсем не нравятся мне такие игры…

— И нам тоже прикажешь не играть? — спросил Маркин. — Спорткомплекс этот, к примеру, не строить?

— Да, да, да, — почти закричал Виктор, — не строить здесь. Нельзя было кладбище ломать! Сколько же можно только о сегодняшних рублях заботиться? Сколько можно делать добро ценою зла? И добро ли это? Добро ли мы делаем, как обещали? Крестьян ограбили, чтобы на «индустриализацию» хватило; народ постоянно в черном теле держим до водочкою отвлекаем, чтобы Держава была могучей и щедрой; потомков наших грабим, распродаем сырье, чтобы купить то, что крестьянин, пока его не ограбили, сам давал с избытком; теперь еще за предков возьмемся, место у них заберем, потому что так похозяйствовали, что лишней копейки нет подлиннее водопровод протянуть…

— Ты чего раскричался? — испуганно перебил его Хорьков и, обращаясь к Федунову, поспешно сказал: — Сколько у меня работал, ни разу не ораторствовал.

Федунов молчал, молчал и Виктор, привычным ходом мыслей подходя к пониманию, что с работы он вылетел, да партбилет остался… А Маркин, вроде безо всякой связи, пропел:

А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слез:
Ах, за что ж я своей жизнью рисковал?

Федунов молчал, и по его лицу, давно затвердевшему от многолетнего пребывания на заседаниях и в президиумах, Виктор не мог ничего прочитать. А впрочем, «читал» он какое-то мгновение, а потом сказал, обращаясь прямо к Федунову:

— Вот, вы уже все знаете. Так вступитесь! Вам же достаточно позвонить — и сразу по всем каналам пойдет отбой!

— Жаль, — вдруг сказал Федунов, — мне показалось, что у вас есть вариант.

Какое-то время все молчали. Потом Виктор пожал плечами, встал и пошел к выходу. Он уже у порога стоял, не зная, чего ему больше хочется — уйти, не попрощавшись или откланяться и хряснуть дверью, когда Федунов спросил:

— Вы на машине? Подбросьте меня.

— У меня не черная «Волга», — огрызнулся Кочергин и почувствовал, что перебрал.

Но Федунов будто и не заметил резкости, выбрался из-за стола и тоже двинулся к выходу, по дороге спрашивая:

— Надеюсь, и не мотоцикл?

И тут же засмеялся и, кажется, впервые в присутствии Виктора сказал с неофициальной интонацией:

— А впрочем, почему бы и не мотоцикл? Был у меня «ижак», помнишь, Егорыч?

— Железный конь прораба пятилетки, — Маркин протянул руку, прощаясь. Провожать не надо?

— Себя до койки донеси, — подмигнул Федунов и, попрощавшись, вышел.

А в машине вновь спросил «кабинетным» тоном:

— Что, так и будем на царя-батюшку уповать?

— Это здесь при чем? — без эмоций спросил Виктор.

— Ну как же. «Наверху» разберутся, укажут, заставят, в угол поставят… Или еще куда.

— Так систему построили. Сверху управление, снизу подчинение.

Ехали медленно. Те самые полчаса, когда солнце уже зашло и заря угасает, а рукотворный свет еще не залил улицы. Да и транспорта порядком, того и гляди…