Выборы на фоне Крыма: электоральный цикл 2016-2018 гг. и перспективы политического транзита

Несерьезно, по нашему мнению, ссылаться на одно лишь советское прошлое, так как подобные настроения формировались на протяжении всей русской истории, а так называемое «оборонное сознание» – продукт не 70-летнего советского периода, а нескольких столетий Московского царства и империи Романовых. Нынешняя же волна консерватизма, охватившая Россию после 2012 г., имеет маятниковую природу и является отложенной реакцией на неудачи либеральных реформ 1990-х гг. и усиление конфликта с Западом. Россияне все чаще и с большей ностальгией вспоминают поздние советские времена с их стабильностью, предсказуемостью и социальными гарантиями. Одновременно в стране растет новое поколение, имеющее иные ценности и привычки, сформировавшееся в условиях информационных возможностей социальных сетей, свободных перемещений по миру. Оно не особенно желает жертвовать чем-либо существенным во имя ценностей консерватизма и русской исторической идентичности.

§ 4. В Европу или в Азию?

На фоне расцвета «мобилизационного консерватизма» в последние годы стремительно сокращалось число сторонников так называемого «европейского выбора», который в 1990-е и начале 2000-х гг. считался вполне официально «выбором России». По данным ВЦИОМ, еще в 2007 г. общественное мнение раскалывалось примерно поровну по поводу взаимоотношений российской и европейской цивилизаций. Западническая позиция, согласно которой «Россия – часть Европы, и в XXI веке их судьбы будут все теснее переплетаться», находила поддержку 38 % россиян, а альтернативную почвенническую, согласно которой «Россия не является в полной мере европейской страной и никогда не сможет стать частью Европы», поддерживали 45 %.[114]

Поворот нашего общества в сторону почвеннических настроений наметился в 1998–1999 гг., отмеченных дефолтом и войной НАТО против Югославии. Он объясняется крахом надежд на быстрое реформирование России по западному образцу и разочарованием в Западе как «добром полицейском», обеспечивающем справедливый мировой порядок. Именно поэтому начало складываться мнение, что чего-либо позитивного наша страна может добиться только с позиций силы – как военной, так и экономической. Уже в 2014 г. 59 % россиян были уверены, что усиление России представляет угрозу для европейских стран, поскольку сильная Россия способна заставить европейцев считаться со своими интересами, и лишь 15 %, напротив, полагали, что европейские страны заинтересованы в подъеме и укреплении России.[115] Именно воссоединение Крыма и Севастополя с РФ, произошедшее вопреки явно обозначенному желанию Киева, Вашингтона и Брюсселя, подтвердило для большинства наших соотечественников вывод, что сила – не в правде, а именно в силе как таковой. Ибо «слабых – бьют!», как учит нас В. Путин.

Если теперь мы больше не Европа, то кто – неужели Азия? В новом витке этой многосотлетней дискуссии поучаствовал даже помощник президента В. Путина Владислав Сурков: «И все-таки вряд ли мы третья цивилизация. Скорее, сдвоенная и двойственная. Вместившая и Восток, и Запад. И европейская, и азиатская одновременно, а оттого не азиатская и не европейская вполне».[116] Действительно, миграционный приток в коренные российские регионы выходцев из Азии (впрочем, весьма ослабевший в 2014–2018 гг.), дополняется политикой на укрепление Евразийского союза, при этом нравы и обычаи восточных диаспор скорее сами превращаются в норму жизни, чем адаптируются к русской культуре и традициям. Но проникает ли «азиатчина» в наше общество, как об этом пишет, например, берлинский критик В. Путина Александр Морозов?[117]

Напомним, что смешение культур и языков, миграционный наплыв – общая история западного мира в последние тридцать лет; быстрый рост численности китайской и вьетнамской диаспор в Канаде, арабской и турецкой – в Германии вовсе не делает их азиатскими государствами! Что касается усиления азиатского вектора в российской внешней политике, то оно вызвано конкретными и понятными геополитическими, военными, экономическими причинами и совершенно не говорит об «азиатизации» российской культуры и социального порядка в целом. Можно согласиться с тем, что, пожалуй, главным отличием правовой и политической системы России было и остается верховенство неписаных, нигде не зафиксированных законов и договоренностей над формальным правом (о чем так ярко и убедительно пишет Симон Кордонский и его последователи). Но причина этого совершенно не в экспансии «азиатчины»! За нее невнимательные публицисты принимают две противоречащие друг другу и разнонаправленные социокультурные тенденции.