Выбраные места из дневника 2002 года

7 июля, воскресенье. После вчерашней гульбы по Антверпену все утро сладко и жадно читал “Новый мир”. Сначала статью Шапиро о том, какого “Евгения Онегина” мы читаем. Статья точная, но есть какая-то жестокость по отношению к редактору академического тома с “Е. О.” Томашевскому. Потом читал статью Марии Ремизовой о современном рассказе в последнем номере журнала “Октябрь” за прошлый год. Потом взялся за кинообозрение Игоря Манцева, восходящей звезды нашего киноведения. Здесь много интереснейших сведений о молодежи и, главное, о смене классовых ориентиров искусства на возрастные. Буржуазное общество добилось, что вместо обездоленного рабочего класса, стремящегося отстоять свои права, появилась новая внеклассовая, но агрессивная общность — тинейджер. Этого уже ничем не остановить. Требует он немногого: своей музыки, своей одежды, своей субкультуры. Но он не ориентирован на труд и на работу.

22 июля, понедельник. С дачи уехали рано утром. Вечером довольно долго читал книжку Войновича о Солженицыне. Войнович опытный литератор, и кое-что я взял у него в свои “записки” о творчестве. В частности, прекрасную мысль о литературе, которая пишет очень чёрные вещи — когда нет света, нет и игры теней. Поэтому так однообразна литература, скажем, об Освенциме. Кроме поразительной зависти, которая душит Войновича, к удачливости Солженицына его еще очень волнует особое, как бы центристское отношение Солженицына к евреям и его причастность к русскому народу. Есть место, где Войнович как бы даже недоумевает, как же так: у последнего даже жена еврейка, а значит, по израильским законам сыновья считаются просто чистыми евреями.

28 июля, воскресенье. Вечером уже в Москве взялся дочитывать книжку Войновича о Солженицыне. Подвел классик своего собрата, писателя, хотевшего стать классиком. Конкретная литература имеет свойство забываться, не забывается только миф, некоторые осколки и представления в головах у читателей о том, что вроде бы писатель написал. Конечно, в первую очередь Солженицын раздражает Войновича своей вседозволенностью, как и любому классику, ему позволено говорить обо всем, и любое его суждение в этот момент справедливо. Это ему дается легко и без натуги, а вот сам Войнович пишет с трудом и мучительно. Также Войновича волнует, что классик свободно позволяет себе писать о евреях, и так, как считает нужным. С точки зрения Войновича, писать об этом нельзя вообще, потому что получается всегда или русский шовинизм, или антисемитизм. Здесь Войнович строг и следит за всеми очень внимательно.

“Дошел я до описания строительства заключенными Беломорского канала, — это Войнович читает “Архипелаг ГУЛАГ”, — и споткнулся на том месте, где автор предлагает выложить вдоль канала, чтобы всегда люди помнили, фамилии лагерных начальников: Фирин, Берман, Френкель, Коган, Рапопорт и Жук. Во время борьбы с “космополитизмом” советские газеты так выстраивали в ряд еврейские фамилии врачей-убийц или еще каких-нибудь злодеев этого племени. Но неужели среди начальников Беломора вообще не было русских, татар, якутов или кого еще? А если и не было, то надо же понимать, что эти шестеро, как бы ни зверствовали, были всего лишь усердными исполнителями высшей воли. Истинным вдохновителем и прорабом этого строительства был как раз тот, чьим именем канал по справедливости и назван — Иосиф Сталин”. И еще один пассаж.

“Сидя в Вермонте и читая русские эмигрантские газеты, где работают евреи (а в каких русских газетах они не работают?) — (действительно, в каких? — С. Е.), — он называет эти издания “их газеты на русском языке”. — Здесь тоже все довольно точно, у нас в России тоже есть газеты, придерживающиеся не очень-то русской точки зрения. Газетам, правда, кажется, что русской, а мне — что израильской, или американской, или сионистской. — “И это все тем более странно, что так или иначе всю жизнь ведь был окружен людьми этой национальности, чистыми или смешанными (да и жена, а значит, и дети его собственные не без примеси, а по израильским законам и вовсе евреи)”. Во националюга!

29 июля, понедельник. Весь вечер телевизор говорит о крушении самолета в Шереметьеве, об авиакатастрофе во Львове, когда во время авиашоу самолет врезался в толпу и разбился. В наше время они еще устраивают какие-то шоу. Само по себе слово отвратительное, не предвещающее ничего хорошего, — “шоу”. Мне кажется, что эти многочисленные авиакатастрофы следствие того, что нынешний режим денег выкачал всё, что советская власть оставила ему и на чём можно было зарабатывать, ресурс, при котором можно было само собой соблюдать безопасность, этот ресурс исчерпан. Жаль людей, а политики всё болтают.

30 июля, вторник. Утром достал из почтового ящика газету. “Труд” вышел с аншлагом на первой полосе. “Самолётопад. Что случилось с нашей авиацией?” А вот то и случилось!