Выдержал, или Попривык и вынес

Мы плотно спустили сторы въ эту первую ночь въ странѣ враговъ и легли на наше оружіе. Мы спали мало, а больше лежали смирно, прислушиваясь и не разговаривая. Ночь была темная и дождливая. Мы ѣхали лѣсомъ, между скалами, горами, ущельями и такъ были сдавлены всѣмъ этимъ, что, когда мы старались заглянуть въ щель сторы, мы ничего не могли разсмотрѣть. Наверху кучеръ и кондукторъ сидѣли смирно, изрѣдка переговариваясь почти шепотомъ, какъ это дѣлается въ ожиданіи какой-нибудь опасности. Мы прислушивались, какъ падалъ дождь на крышу, какъ колеса шумѣли по мокрому песку, какъ завывалъ заунывно вѣтеръ и все время находились подъ вліяніемъ страннаго чувства, которое ощущается невольно яри ночномъ путешествіи въ закрытомъ экипажѣ, а именно — потребности сидѣть смирно, не шевелясь, несмотря на толчки и на покачиваніе кареты, на топотъ лошадей и на шумъ колесъ. Мы долго прислушивались съ напряженнымъ вниманіемъ и затаивъ дыханіе, часто кто-нибудь изъ насъ забывшись, или глубоко вздыхалъ, или начиналъ говорить; но тотчасъ же товарищъ останавливалъ его, говоря: «Тише, слушайте», и тотчасъ же смѣльчакъ дѣлался задумчивымъ и обращался весь въ слухъ. Такъ тянулось скучно время, минута за минутой, дока наконецъ усталость не взяла верхъ и мы незамѣтно забылись и заснули, если только можно называть такое состояніе сномъ, такъ какъ это былъ сонъ съ перерывами, съ мимолетными, безсвязными видѣніями, изобилующими непослѣдовательностью и фантазіями, настоящій хаосъ. Вдругъ сонъ и ночная тишина были прерваны поднятой тревогой и воздухъ огласился страшнымъ дикимъ и раздирающимъ крикомъ! Тогда въ десяти шагахъ отъ кареты мы слышимъ:

— Помогите, помогите! (Это былъ голосъ нашего кучера).

— Бей его, убей его, какъ собаку!

— Меня рѣжутъ! Дайте мнѣ пистолетъ!

— Смотри за нимъ, держи его, держи его!

Два пистолета выстрѣлили; слышно смѣшеніе голосовъ и топотъ множества ногъ, какъ будто толпа, волнуясь, окружаетъ какой-то предметъ; раздаются нѣсколько глухихъ тяжелыхъ ударовъ какъ бы палкою, и жалобный голосъ говоритъ: «Оставьте, джентльмены, пожалуйста оставьте — я умираю!» Потомъ слышится слабый стонъ и еще ударъ и наша карета полетѣла далѣе въ темноту, а тайна этой суматохи осталась для насъ тайной.

Какъ жутко было! Все это длилось не болѣе восьми или даже пяти секундъ. Мы только успѣли броситься къ сторамъ и неловко и спѣша развязать и отстегнуть ихъ, какъ кнутъ рѣзко свистнулъ надъ каретой и съ грохотомъ, и шумомъ помчались мы внизъ по откосу горы.

Остальную часть ночи, которая уже, впрочемъ, почти проходила, мы провели въ разсужденіи о тайнѣ. Мы не могли развѣ дать ее и должны были съ этимъ помириться, такъ какъ на всѣ наши вопросы, обращенные къ кондуктору, сквозь шумъ колесъ, до насъ долетало одно: «Завтра узнаете».

Мы закурили трубки, открыли немного окна для тяги, лежали въ темнотѣ и другъ другу передавали перенесенныя впечатлѣнія, какъ кто себя чувствовалъ въ этотъ моментъ, сколько кто предполагалъ тысячъ индѣйцевъ сдѣлали на насъ нападеніе, чему приписать послѣдующіе звуки и причину ихъ возникновенія. Тутъ стали мы теоретически разбирать все происшедшее и пришли къ тому, что ни одна теорія не могла намъ разъяснить, почему голосъ нашего кучера былъ слышенъ не съ козелъ, и почему индѣйцы-разбойники говорили такимъ чисто-англійскимъ языкомъ, если только это были дѣйствительно индѣйцы.

Итакъ, мы уютно болтали и курили остатокъ ночи, прежній воображаемый ночной страхъ исчезъ, давъ мѣсто размышленію о дѣйствительности.

Объ этомъ ночномъ происшествіи намъ такъ и не пришлось развѣдать ничего положительнаго. Все, что мы могли узнать изъ отрывочныхъ фразъ и отвѣтовъ на наши вопросы, было только то, что суматоха произошла у станціи, что мы тамъ смѣнили кучера и что кучеръ, привезшій насъ туда, говорилъ съ раздраженіемъ о какихъ-то бродягахъ, которые наводняли эту мѣстность, («не было человѣка въ окружности, голова котораго не была бы оцѣнена, и никто изъ нихъ не смѣлъ показываться въ селеніяхъ», — говорилъ кондукторъ). Онъ съ негодованіемъ отзывался объ этихъ личностяхъ и говорилъ, «что если тамъ ѣздить, то необходимо имѣть около себя на сидѣніи заряженный и взведенный пистолетъ и самому начинать палить въ нихъ, потому что каждый простякъ пойметъ, что они подстерегаютъ тебя».

Вотъ все, что мы могли узнать; кондукторъ и новый кучеръ, какъ было видно, относились равнодушно къ этому дѣлу. Они вообще оказывали мало уваженія человѣку, который имѣлъ неосторожность передавать что-нибудь нелестное объ этихъ людяхъ и потомъ при встрѣчѣ съ ними являться неподготовленнымъ; приходилось брать «обратно обвиненіе», какъ они, смѣясь, называли смерть человѣка, убитаго тѣмъ, кто имѣлъ подозрѣніе на его болтовню; также они негодовали на того, который не умѣлъ во-время молчать, подвергаясь лишней болтовней своей гнѣву и мщенію этихъ безразсудныхъ дикихъ животныхъ, каковыми были эти бродяги, и кондукторъ прибавилъ:

— Я вамъ скажу, это дѣло рукъ Слэда!