Выдумки чистой воды

Старик тяжело опустился на песок у опреснителя, открыл краник и терпеливо дожидался, пока тонкая, слабая струйка не наполнит пластиковый стаканчик в нише. Надо бы взять ведро и залить в бак свежей воды, но Карл решил оставить это на потом. Стаканчик наполнился, и Карл медленно осушил его маленькими глотками. Отставил стакан, оглянулся.

У передней панели передатчика была тень от зонтика солнечной батареи. Карл поднялся, едва не потеряв равновесие под порывом ветра; чтобы удержаться на ногах, сделал несколько быстрых шагов. Под ступней что-то хрустнуло. Он пристально осмотрел песок и чем больше вглядывался, тем сильнее хмурился. На песке, перед лицевой панелью передатчика, большую часть которой занимала огромная рельефная маска из серого с искрой металлита, выложены были изощренные узоры из раковин и пустых панцирей местной морской фауны.

Багряные, пурпурные и бурые панцири крабообразных мужественно топорщили крепкие клешни, грозные шипы и отростки. Ритмическому порядку смены цвета подчинялись хрупкие экзоскелеты морских звезд — белых, кремово-розовых, как бы светящихся изнутри, и особенно красивых, яркошафранных с траурной, черной каймой. Двустворчатые раковины тоже чередовались — одни, с затейливыми спиральными рисунками на боках, как стыдливые девственницы, держали створки плотно прикрытыми, другие же были раскрыты как шкатулочки, демонстрируя на своем перламутре матовые шарики жемчужин: крупные — в одиночку, мелкие — горсточками. Среди них тяжелые спиральные раковины смотрелись дородными матронами, умело и зазывно раскрывающими свое розовое нутро. Ветер тихо гудел в их крепких стенках и закатывал внутрь песчинки.

«Опять за свое», — подумал Карл. И мрачно сказал вслух:

— Мне это не нравится.

Он поглядел на металлитовую маску, на ее нарочито огрубленные черты, огромные, закрытые глаза, скорбно опущенные уголки чувственного рта — как у героев античных трагедий, — и повторил:

— Мне это не нравится…

Перед тем как усесться в тень, он еще раз оглядел море от горизонта до горизонта. Детей видно не было. В последнее время они завели привычку уплывать на несколько дней, и ничего с этим нельзя было поделать.

«Адаптировались, — думал Карл, — хорошо адаптировались… А ведь поначалу мы думали, что вообще никто не выживет…»

Он вспомнил тошнотворный визг сирен и мигающий красный свет в доке спасательных модулей корабля. Как он, ломая ногти, активировал автоматику модуля, а Татьяна загнала в модуль стайку перепуганных, ревущих малышей и бросилась за следующей партией… А потом… потом он потерял сознание и уже никогда не узнает, как там все было, он пришел в чувство, уже когда автоматика благополучно посадила модуль на один-единственный на всей планете островок — вершину огромной океанской отмели, простирающейся на сотни, если не тысячи километров во все стороны…

Татьяна погибла. А с ней и сотни других — экипаж и пассажиры, взрослые и дети… Мертвые останки корабля кружат вокруг планеты, и только в нескольких отсеках еще теплится жизнь, и Теофил год за годом пытается связаться с каким-нибудь кораблем или обитаемым миром, чтобы вызвать помощь, и единственное, что скрашивает его одиночество — это сеансы связи с Карлом, когда они могут поболтать и отвести душу, обсуждая новости из перехваченных Теофилом отрывков галактического вещания. Новости в последнее время были какими-то совсем убогими и плоскими, так что Карл начал подумывать, а не изобретает ли их Теофил для его утешения, а помощи все не было и не было. Конечно, трудно было надеяться, что их разыщут немедленно. Они и сами не знали, в какую часть Галактики забросило их странствие по «кротовой норе». Погибли пилоты и штурманы, и некого спросить — как они ухитрились в эту самую нору провалиться, совершая заурядный рейс в хорошо обжитых пространствах…

Карл покосился на застывшую в скорбном молчании маску. Когда очередной сеанс? Он дернулся было посмотреть на солнце, но оборвал движение с ощущением почти физической боли от его бессмысленности. Здешнее солнце не двигалось. Оно было намертво впаяно в небосвод. В единственных часах Карла давным-давно села батарейка, и время в этом мире стояло. Карл старился, дети росли, дул ветер, но время стояло, и над островом нависал вечный полдень.

Карл неподвижно сидел в центре почти круглой, четко очерченной тени солнечной батареи, спиной к передатчику, лицом к морю. Над его головой ветер развевал длинные пряди сухих, разноцветных водорослей, привязанных к ферме (явно работа Мервина, как и узоры из раковин и панцырей), гудела под ветром туго натянутая на зонтичный каркас ткань солнечной батареи; море оставалось пустым — и ничего не происходило.

«…да, хорошо адаптировались, — думал Карл, — кто мог бы подумать… особенно когда кончились запасы пищи и пришлось приучаться к местной живности…»

То были кошмарные дни. Карл с содроганием вспоминал все эти болезни, которые неизвестно как и чем надо было лечить, расстройства желудков и поносы, их плач и полное свое бессилие и отчаянье.