Выдумки чистой воды

С тех пор, слушая приезжих путешественников, он неизменно был к ним благосклонен, ибо чувствовал себя равным среди равных — он ведь тоже видел такое, чего не видели другие. Да, он при этом потерял целую страну… Нет, почему же! Он не потерял, а подарил травинке целую страну, в которой никто еще не был. О той стране никто ровным счетом ничего не знает, а посему, зажмурившись, ее можно представлять такой, какой захочешь. Купец так и делал. И улыбался.

А в остальном он был по-прежнему богат и несчастен.

Сергей Булыга КВАРДИЛИОН

Квардилион — это я. Я командир, и под моим началом двадцать воинов. Пять квардилий — штандарт, пять штандартов — колонна. Когда колонна входит в город, улицы пустеют. В городе пыль, тишина. Только слышится:

— P-раз!.. Р-раз! — и дружный топот наших ног. Да еще лязгают латы, скрежещут, сшибаясь, щиты. Щиты у нас высокие, широкие, и в сомкнутом строю колонна — как змея, покрытая железной чешуей. В колонне мы неуязвимы.

А поодиночке мы в город не ходим.

Здесь круглый год жара. Ветер с пустыни приносит песок. Песок под ногами, песок на зубах. Когда смотришь на небо, то солнца почти не видно — все небо в пыли. Зачем здесь построили город? Кривые улицы, дома без окон, стаи голодных собак, на перекрестках нищие — гнусавые, кривые, в язвах. Когда я вывожу свою квардилию в дозор, то всякий раз кричу при виде нищих:

— Бей их!

Их бьют, они не ропщут — расползаются. А если мы входим в дома, то и там нам никто не перечит.

Ночами я почти не сплю: мне душно. Я прослужил в этом проклятом городе уже шесть лет и ни разу не видел дождя. Деревья и трава здесь тоже не растут, здесь сохнет и крошится даже камень.

Каждое утро под звуки трубы мы выбегаем из казармы. Похлебка, сыр, кружка воды — и в строй. До обеда муштра. В обед опять похлебка, сыр, кружка воды — и в строй. Два раза в месяц мы ходим в дозор. И так от весны до весны. Весной, назавтра после… Да! Весной приходит пополнение. Всех воинов меняют; мы, квардилионы, принимаем новобранцев. День-два знакомимся, а после вновь: похлебка, сыр, кружка воды — и в строй.

Порой мне кажется, что все это мираж. Быть может, я давно убит — еще тогда, в сражении при Кардах, — мое тело сожгли, а душа переселилась в Город Мертвых. Здесь нет живых людей, одни лишь тени. А я? Разве я человек? Я не способен чувствовать — ни радости, ни боли, ни добра, ни страха. Я одичал, я — зверь. Шесть лет я не видел дождя, и я уже не помню, что такое лес, деревья, трава.

Правда, однажды…

Однажды в тени за казармой я увидел маленький росток. Росток был чахлый, серый, запыленный. Но я был несказанно рад: я наконец-таки увидел жизнь! Я опустился на колени и осторожно стер с травинки пыль. Я взрыхлил вокруг нее землю ножом. Я поливал травинку дважды в день. Вода у нас, конечно, привозная, и выдают ее строго по норме, но я не жалел; травинка выпивала половину моей доли. На пятый день она зазеленела, на восьмой… засохла.

Вот так я умер во второй раз. Теперь я точно знал, что нет ни города, ни жителей, ни гарнизона, ни меня, а есть лишь тени мертвых. Казалось бы, жизнь кончена и можно успокоиться, пора в конце концов привыкнуть. Ведь у меня на плече шесть нашивок — шесть раз я встречал здесь весну… О, будь она навеки проклята!

Когда-то я служил на севере; дождь там замерзает в белую колючую крупу. На севере все ждут весну — и природа, и люди. А здесь, накануне весны…

Мы встаем до рассвета. Похлебка, сыр, кружка вина — и в строй. И муштра до обеда. А вечером кружка вина — и в дозор. Ночью снова муштра.

А за три дня до равноденствия колонна входит в город и идет по улицам. Двери и ставни закрыты, кругом тишина. Лишь пыль, да выкрики «р-раз!.. р-раз!», да дружный топот наших ног.

И за два дня до равноденствия…

И за один…

Мы маршируем от рассвета до заката. Молча. Мы ни о чем уже не думаем, мы отупели от жары и от муштры. Меня качает… Нет! Я присягал! И я иду. По мне ровняют шаг.

Когда из строя смотришь на дома, то кажется, что город пуст. Нет, город полон жителей, и все они сейчас приникли к щелям и глазкам, они смотрят на нас и страшатся. Несчастные! Они такие же, как я, их привезли сюда и поселили…

Но мне до этого нет дела. Я исполняю долг. Я устрашаю духов прошлого. Я мертв. Я ничего не чувствую.

И тем не менее…

В ночь перед равноденствием я оживаю!

Надрывно играет труба, мы выбегаем из казармы, строимся. Короткие команды, перекличка — и колонна, укрывшись щитами, выходит из лагеря.

— P-раз! — кричат. — P-раз!

И я подхватываю:

— Р-раз!

И чувствую: во мне клокочет ненависть! Я жив! Шире шаг, шире шаг! Меня сослали в дальний гарнизон, и я глотаю пыль, пью протухшую воду — за что?! Кто ответит за это?! Отвечу я сам.

Вступаем в город. Город пуст. И только где-то впереди, над площадью, небо краснеет огнем. Это они. Что ж, нам не привыкать! Мы прибавляем шагу. Лязгают латы, скрежещут щиты. Ряды плотно сомкнуты. P-раз! P-раз! Поворот, и еще поворот…

А вот и площадь. На площади — они. Толпа. У каждого в руке горящий факел. Поют, но голосов не слышно.