Выдумки на любой вкус

Необходимо было защитить свое доброе имя, и я этого добился. С меня довольно. Но самое скверное то, что мои пресловутые сбережения стали для меня невыносимыми. Любой здравомыслящий человек может подтвердить, что они принадлежат мне по праву, однако, на мой новый взгляд, это не так уж и очевидно. Сеньор Браун зарабатывал деньги на изготовлении и продаже плит, я же — убеждая людей, что они должны их покупать. Я превозносил их достоинства на всех перекрестках и добился того, что престиж «Прометея» достиг таких высот, что и сам сеньор Браун был удивлен. Ну так вот, теперь этот престиж рухнул, многие из-за этого пострадали, несладко пришлось всем, а моя кубышка осталась нетронутой. Деньги, лежащие в банковском сейфе, тяготят мою совесть.

Мысли о виновности, все яростнее меня осаждавшие, сломили последний оплот моего эгоизма. Слов нет, очень просто было отделаться от денег, швырнув их в лицо кучке идиотов, обвинявших меня в мошенничестве, но я искренне убежден, что не должно тратить деньги на то, чтобы учить дураков. Я придумал выход получше. Теперь самое время дать кое-какие разъяснения. В былые времена я стал бы площадным шутом, нищим, балагуром-сказочником. Слишком поздно раскрылось мое признание: я уже не молод, а на дворе — середина века, в котором таким персонажам, как я, нет места. И все-таки я решился поведать свою историю нескольким нищим духом, представить мое собрание горестей на суд двух-трех неискушенных читателей.

Конечно, было много случаев, когда люди в один миг внутренне переменялись — в лучшую или в худшую сторону. Большую часть своей жизни они жили будто под маской, но в один прекрасный день, к удивлению окружающих, обнаруживалась их подлинная сущность — они оказывались святыми или, наоборот, демонами. Я, разумеется, не хочу сказать, что со мной произошла метаморфоза такого рода, однако же признаю, что доля сверхъестественного в моей истории присутствует. В конце концов, абсурдное побуждение разделаться с кучей денег могло проявиться и как-то иначе, что, возможно, подвигло бы меня на более благородные деяния. Хватит и того, что я ускорил ход своих размышлений и дал волю их последствиям. И все же…

Я и сам сейчас как плита, которая начала барахлить. После смерти сеньора Брауна меня одолевают сомнения и угрызения совести. С того дня во мне начала происходить сложная потаенная работа. В самой глубине моего естества пробудились к жизни тайные живительные соки, и одновременно меня мучает сознание невозможности обновления. Нежные ростки пытаются пробиться к свету сквозь затвердевшую корку.

Я живу воспоминаниями. Или, точнее, воспоминания являются мне, как снятся сны, наваливаются, приводят в смятение. Мне теперь кажется, что какой-то наркотик, уж не знаю когда введенный, вдруг перестал на меня действовать. Мой разум, освободившись от наркоза, отдался на волю детских фантазий. Трудно захлопнуть дверь перед этими воспоминаниями: рождественская ночь, полная красок и звуков, любимая игрушка, яркий солнечный день и я бегу по полю…

Все это началось в тот памятный день, когда, распахнув дверь кабинета, я увидел сеньора Брауна, лежащего ничком на рабочем столе, без всяких признаков жизни.

Потом дни летели беспорядочно и быстро. Крах фирмы и позор банкротства обрушились на меня, словно ливень из помоев. Ошибки и жалобы, недовольство и претензии избрали своей мишенью именно меня. Сам того не заметив, я оказался в первом ряду, принял всю ответственность на себя и ускорил развал фирмы, вложив значительные средства в рекламную кампанию, столь же бесполезную, сколь и дорогостоящую.

Сеньор Браун умер не сразу. Мы призвали на помощь все современные средства науки, и он получил два часа агонии. Никогда не забыть мне ни этих двух нескончаемых часов, казавшихся вечностью, ни сеньора Брауна, погружавшегося в пучину смерти в окружении стенографисток, врачей, растерянных служащих; полезным оказался только священник, он таинственным образом явился незнамо откуда и в этой толчее сумел привести в порядок дела умирающего, в страхе бормотавшего обрывки фраз — причем то, что говорил сеньор Браун, имело больше отношения к будущему краху «Прометея», чем к делам духовным.

Результатом второй инъекции явились лишь судорожные подергивания, с каждым разом все более слабые. Врачи отказались от своих попыток, понимая, что смерть уже предъявила свои права на кабинет сеньора Брауна. Я был на грани помешательства; чтобы не случилось нервного срыва, мне пришлось прибегнуть к помощи врачей. Любопытно, что в момент максимального потрясения, когда я стоял над телом своего начальника, весь мой опыт рекламного агента не мог подсказать мне ничего, кроме полузабытого детского жеста: вспомнился обрывок какой-то молитвы, и я поднес руки к лицу, наверное чтобы перекреститься.