Выдумки на любой вкус

Пабло испытывал страдания ото всего: от загубленной жизни детей — он не встречал их ни в садах ни в школах, от бесцельности человеческого бытия, от тщетной надежды беременных — они не могли дать жизнь своим детям, от юных парочек — они расходились, на полуслове оборвав бессмысленную болтовню, не назначая при прощании встреч на завтра. Он боялся за птиц, которые позабыли свои гнезда и летали безо всякой цели, едва взмахивая крыльями в неподвижном воздухе. Листья на деревьях пожелтели и стали опадать. Пабло вздрагивал при мысли, что для них новая весна не наступит, так как он отнимал жизнь у тех, кто смертен. Он чувствовал, что не в силах пережить видение умирающего мира, и глаза его наполнялись слезами.

Доброе отзывчивое сердце Пабло не выдерживало такого испытания. Он уже не мог быть никому судьей. Пабло решил, что мир выживет, если вернуть ему все, отнятое у него. Он попытался вспомнить: а не было ли в прошлом какого-либо другого Пабло, который спустился с высот своего одиночества для того, чтобы просто прожить в мирском океане очередной цикл бесцельной и мимолетной жизни.

Однажды туманным утром, когда мир утратил почти все свои краски, и они сверкали только в душе Пабло, что была подобна кофру, набитому сокровищами, он решился на жертвоприношение. Ветер разрушения гулял по миру, некий черный архангел крылами из ледяного ветра и мелкого дождя пытался стереть очертания реальности; это было прелюдией к финальной сцене. Пабло почувствовал себя всесильным, он мог вырвать с корнем деревья и опрокинуть статуи, разрушить дворцы и храмы, унести в своих сумрачных кры-лах все оставшиеся краски мира. Трепещущий, не в силах более ни мгновение созерцать спектакль о всеобщей гибели, Пабло заперся в комнате и приготовился к смерти. И словно самый ничтожный самоубийца, прежде чем не стало слишком поздно, он покончил с днями своей жизни и распахнул настежь двери своей души.

Похоронив очередную несостоявшуюся надежду, человечество продолжает свои настойчивые искания. Со вчерашнего дня Пабло — вновь с нами, в нас, в поисках себя и единства.

Сегодня утром солнце светит на удивление ярко.

1947

ПРИТЧА О БАРТЕРЕ

— Старых жен меняю на новых! — выкрикивал торговец, а за ним по сельским улицам тащился целый караван разноцветных экипажей.

Обмен шел быстро, на основе твердых цен. Желающие могли ознакомиться с сертификатом качества, но выбирать товар не разрешалось. По словам торговца все женщины — в двадцать четыре карата. Все нездешние и все блондинки. И не просто белокурые, а вызолоченные, словно канделябры.

Увидев приобретенное соседом, каждый во всю прыть устремлялся за торговцем. Многие менялись с приплатой. Только один молодожен сумел произвести равноценный обмен. Его супруга была свежа и ни в чем не уступала ни одной из иностранок, хотя и не была блондинкой.

Трепещущий, я стоял у закрытого окна, когда мимо моего дома проехала роскошная колесница. Под балдахином, на подушках возлежала женщина, похожая на леопарда, она ослепила меня взглядом огромных топазовых глаз. Поддавшись всеобщему безумию, я уже совсем был готов выскочить на улицу через окно. Но устыдившись этого, повернулся к Софии.

Она была само спокойствие и вышивала на новой скатерти инициалы. Не обращая внимания на уличную суматоху, уверенно делала стежок за стежком. Никто, кроме меня, не смог бы заметить, что она слегка побледнела. В конце улицы торговец в последний раз бросил волнующий клич:

— Старых жен меняю на новых!

Но я стоял как вкопанный и таким образом лишил себя последнего шанса.

Народ на улице пребывал в возбужденном состоянии.

Ужинали мы с Софией в полном молчании, не в силах проронить ни слова.

— Почему ты не обменял меня? — наконец спросила она, унося посуду.

Что я мог ответить? И мы еще больше погрузились в бездну безмолвия. Рано легли, но не могли уснуть. Отчужденные и молчащие, мы провели ночь, словно два каменных гостя.

С тех пор мы с Софией жили на крохотном пустынном островке, затерянном в океане бурного счастья. Деревня напоминала курятник, захваченный павлинами. Ленивые и сладострастные, женщины проводили в постели целый день. Они выходили на улицу по вечерам и в лучах заката были похожи на желтые шелковые знамена.

Мужья, услужливые и покорные, не разлучались с ними ни на минуту. Предавшись сладострастию, мужчины забросили все дела и думать забыли о завтрашнем дне.

Я упрекал односельчан в безрассудстве и вскоре лишился немногочисленных друзей. Все решили, что примером нелепой верности я хочу преподать им урок. На меня показывали пальцем, мне улюлюкали вслед из роскошных затемненных альковов. Меня награждали обидными прозвищами, и в конце концов я в этом сладостном раю почувствовал себя евнухом.

София, со своей стороны, становилась все более замкнутой и молчаливой. Чтобы лишить меня возможности сравнивать ее с другими, она отказывалась выходить со мной на улицу. И что хуже всего — с большой неохотой выполняла свои прямые супружеские обязанности. По правде говоря, наша скромная узаконенная любовь стала нам обоим в тягость.