— Ну да. А говоришь, что ничего не помнишь.
— Засохни! — Марина так засмеялась, что чуть не споткнулась.
— В общем, бился я с тобой бился, бился-бился, засунул в мешок. Застегнул. Вроде уснули.
— А дети? Ушли? А где же следы тогда, Пашенька?
— Да, Пашенька, где же следы? Что-то мы ни чего не видели?
— Дуры. Это же духи. Какие следы?
— Ах так?!
— В общем, дети ушли. Но потом снова пришли. И дети, и кретин этот с бубном. Как начал бубнить, как начал бубнить. Бубнит и молится, молится и бубнит. И дети хихикают, топчутся, шепчутся и скребутся. И тут вы опять просыпаетесь.
— И на это раз что?
— Цепляетесь за меня, тянете во все стороны, тащите на кусочки, Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. И при этом ревете.
— Что?!
— Как дуры.
— Что-о?! Ах ты...
— Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. — Паша смотрел под ноги. — Мол, все простим, разобьемся в лепешку, свернемся в подстилку, только не выходи из палатки. Пашенька, не выходи из палатки, не бросай нас, и всякая, в общем, такая вот хрень.
— Ах ты!.. — Лена дернула Марину за руку, и они даже остановились. — Нет, ты слышала?!
— Нет, вот нахал! — Марина даже обиделась. — Мы ему, мы для него, а он? Хрень. Да и вообще, ты хоть раз видел, чтобы мы ревели, как дуры?
— Чтобы мы вообще ревели, видел?
— Видел. — Паша остановился, обернулся и улыбнулся грустно. — Видел... — Ну! Что стали! Шевели чулками. На автобус ведь опоздаем.