Выиграть жизнь

Очень долго я боялся высоты Меня тошнило, ноги и руки отказывались подчиняться и поэтому мне пришлось отработать не один год монтажником высотником

Панический страх глубины окончательно утонул лишь в тот день, когда я стал инструктором по подводному плаванию.

Напряжение, от которого потели руки и пересыхал рот, вызывала скорость. Профессия водителя-испытателя за три года перековала это чувство в восторг…

А еще я боялся драк. В городе, где я рос, это было позором. И поэтому об этом не знал никто, а я дрался почти каждый день. Назвать это занятие успешным, трудно. Чаще били меня. Но мои сверстники боялись со мной драться даже на деньги, потому что делал я это хоть и плохо, по причине бараньего веса и роста, но настойчиво и старательно. Мои разбитые губы часто мешали мне целоваться с девчонками и играть в музыкальной школе на флейте. Инструктором по рукопашному бою я стал на Военно-морском флоте. А вот перед музыкальными инструментами и красивыми женщинами робею до сих пор.

Но больше всего на свете я боялся кладбищ и мертвецов. Звуки траурного марша однажды в раннем детстве даже загнали меня под кровать. Мой дед и бабушка насилу вытащили меня оттуда Помню, как все родные пытались меня успокоить. Дядька дал денег на мороженное, а тетя пообещала, что разрешит мне взять в тот день в постель щенка Барсика Не помогало. Моя двоюродная сестренка даже припугнула, сказав, что если я не перестану плакать, то она расскажет об этом моему младшему брату, а главное, отцу. Не сработало даже это. И тогда моя бабушка сказала: "Внучек, а кто же нас с дедом хоронить будет?" Она убила один страх другим, последним и самым страшным, – страхом однажды потерять тех, кому ты обязан своей жизнью, тех, кто дорог тебе больше, чем сама эта твоя жизнь. Дорогие мои бабушка, дед, тетка и дядьки, сестренка, отец и брат, никого из вас сегодня уже нет в живых. Никого…

Боюсь ли я чего-то сегодня? Я побаиваюсь телеграмм, ранних междугородних звонков, уколов, стоматологических кресел и немало другой ерунды

Но по-настоящему я боюсь не понять, ради чего человек проживает свою жизнь. Ради чего он стяжает материю и оплакивает потери, одерживает победы над своими страхами, накапливает грехи и добродетели, падает в бездну меркантильной суеты и поднимается к сияющим вершинам духа.

По всему миру я собираю буквы и слова "ИНСТРУКЦИИ ПО ЭКСПЛУАТАЦИИ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ". И сегодня боюсь одного: не успеть прочесть ни единой законченной строчки из этого опуса, чтобы осознанно, ХОТЯ БЫ ОДИН ДЕНЬ, прожить достойно, мудро, красиво и полезно.

БОЛОТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

1991 год. Россия. Третий час мы тащим свои тела через твои вязкие топи. Черно-зеленая жижа заглатывает нас порой по пояс. Каждый шаг дается уже с трудом, но зеленая кромка леса уже рядом. Почти рядом. Через час-полтора мы должны выбраться на твердую почву. Просто обязаны. А там еще час, и мы у пограничников. А значит, только через два с половиной часа их вертолет сможет вылететь, чтобы эвакуировать на материк заболевшую девочку, участвующую в моей экспедиции "Контрольная для Робинзона".

Мой спутник, известный тележурналист, настоявший на том, чтобы пойти со мной этим кратчайшим путем, совсем раскис. Мне уже трижды пришлось кричать и убеждать, заставляя его двигаться дальше. Отпустить его назад не имею права. Да и "рубикон" давно нами перейден, назад опаснее и дальше, чем вперед.

– Все, все, все, – заевшей пластинкой зашипел мой, еще недавно крутой, напарник, добровольно погрузившись, как яванский бегемот, в болотную жижу.

– Что передать твоему отцу и маме? – тихо спрашиваю сидящего по плечи в зловонной пасте болота, до донышка опустошенного партнера.

– Так, что передать? – отчетливо повторяю свой вопрос, глядя ему прямо в стеклянный зрачок.

Он наконец замолчал, дыша часто широко открытым ртом и размазывая по волосам грязную тину. Не отводя взгляда, укладываю на колышущуюся кочку свой березовый шест и медленно достаю из ножен вороненый широкий нож.

– Что? Зачем!? – вскрикивает он.

– Я облегчу твою смерть.

Эту паузу мы оба будем помнить всегда.

Через час он первым ступил на твердь и тут же упал на траву лицом вниз, всхлипывая и широко раскинув руки. Дальше я пошел один, и моими ориентирами на пути к заставе были уже тонкие осины, а не его извивающаяся спина…

До экспедиции мы успели стать приятелями. Но с того случая мы больше не виделись. Сегодня, годы спустя, он вновь, уже второй раз звонит мне, и опять изрядно поддавши. Его мучает один вопрос: "Скажи, ты бы действительно сделал это?" И вновь, я отвечаю ему:

– Не знаю.

– Сволочь, – выдыхает он и бросает трубку.