И даже в коротких гудках, которые я еще слышал некоторое время, звучало подстегивающее «жду, жду, жду...» Это вовсе не значило, что он и в самом деле ждет мое предисловие, чтобы насладиться нетленными строчками. Смысл был в другом – давай, старик, не тяни, а то, сам понимаешь, куда проще отсечь у твоей повести двенадцать страниц, нежели брать на себя труд проталкивать двенадцать новых, да еще неизвестно, что ты там наворочаешь... Поэтому я должен был написать предисловие, которое ни у кого не вызвало бы ни малейшего сомнения. То есть передо мной опять стояла задача создать нечто железобетонное, но уже о самом себе.
О чем бы ты сам хотел прочитать в предисловии, дорогой читатель? Что тревожит душу твою, заставляет вздыхать непроизвольно, когда для этого, казалось бы, нет никаких причин? Чем так увлекли тебя замусоленные листочки, от которых ты не можешь оторваться в автобусной давке, в суете метро, в подземных переходах? Твои очки запотели или покрылись изморозью, тебя толкают, кто нечаянно, а кто и нарочно... А вот ты легко и бездумно проходишь мимо прилавков, заваленных книгами, и ничто не вздрогнет в тебе, не заставит оглянуться на вопли обложек, на укоризненные глаза авторов с лакированных портретов...
Нет. Какое-то кокетство... Жалостливость...
Бестрепетной рукой я перечеркнул эти строчки крест-накрест и вдруг вспомнил, что кто-то уже вот так же поступал с моими строчками... Да-да... Была в моей жизни редакторша, имевшая обыкновение править художественный текст посредством таких крестов. Дородная женщина с малюсенькими востренькими глазками и тощим пучком волос на затылке с непонятным ожесточением, с праведной убежденностью перечеркивала целые страницы, безошибочно находя места, которые мне особенно нравились, выдергивая каждый раз самое дорогое. По внешнему виду крест получался точь-в-точь, как под черепом на столбах высоковольтных линий. А сбоку, на полях, могла иногда великодушно пояснить – «неприятный тип».
– Конечно! – соглашался я несколько нервно. – Вы совершенно правы! – Я старался вложить в свой голос почтение, даже восхищение ее проницательностью и тонкостью суждений. – Это очень неприятный тип. Он, можно сказать, преступник. Человека убил. Причем далеко не самым гуманным способом. – В запале угодничества я скатывался на полную чушь – получалось, будто человека можно убить и каким-то гуманным способом. – Дальше, когда в последующих главах его разоблачат, окажется, что это не единственное его преступление!
– А все-таки он у вас какой-то слишком уж неприятный, – упрямо твердила женщина с лысеющей головкой. – Не наш он какой-то, понимаете? Не наш. У них там, наверное, и такие встречаются, но у нас...
– Но ведь бранных слов я не употребляю, неприличных тоже... Я даже жалею его местами...
– Лучше бы уж вы его не жалели! – усмехнулась женщина своей маленькой победе в споре. – Сделайте его симпатичнее. Ведь вы можете, я знаю, – отвалила она мне полновесный комплимент. И я зарделся не то от благодарности, не то от беспомощности. – Или же пусть совершит убийство кто-нибудь другой, не такой отвратительный.
– Да краше моего убийцы и быть не может! Улыбчивый, молодой, красивый, обаятельный, девушки его любят, сам он тоже к ним хорошо относится...
– Значит, договорились. – И женщина кивнула головкой. Но то, что я увидел на следующей странице, заставило меня забыть о горестях, испытанных на предыдущей. Мой пейзаж, мой любимый пейзаж в этой повести был перечеркнут опять же крест-накрест! Сбоку еле видно карандашом было написано: «неприятная погода». Речь шла о поздней осени, о холодной реке, пронзительном бесснежном ветре, который гнал по берегу вдоль дороги мерзлые листья, песок, пыль, пустые бумажные мешки из-под цемента, где-то рядом была строительная площадка, где и произошло преступление.
– Вы, конечно, извините, – она жалостливо посмотрела на меня, – но в этом месте я даже почувствовала песок на зубах.
– Но если вы почувствовали, значит, мне удалось...
– Не будем говорить, что вам удалось, а что не удалось. – Она тонко улыбнулась. – Пусть будет немного потеплее и без этого дурацкого ветра. Ведь на сюжете погода никак не отражается, верно? Надо все-таки лучше относиться к своему читателю. А вот тут вы написали, что герой пьет водку из стакана... Где вы видели, чтобы водку пили стаканами? Писатель должен знать жизнь даже в таких ее проявлениях... Водку если уж пьют, то из рюмочек, – доверительно поделилась она своими наблюдениями. – А вот... В одном месте вы намекнули, а здесь уже напрямую пишете, что у героини загорелые коленки. – Она так посмотрела, что, останься у меня хоть капля порядочности, я должен был бы немедленно провалиться сквозь паркетный пол кабинета. Но поскольку не провалился, она окончательно убедилась, что ни совести, ни порядочности во мне не осталось. – Знаете, с такими подробностями можно скатиться...