Выйти замуж за дурака

– Брехня?! – возмутился Солодов. Да я отвечаю! А еще живет в том лесу труп ходячий, слегка обгорелый. Носит он на голове шапку странную – с широкими полями, а на руках у него вместо пальцев – лезвия вострые. Многих этот паразит загубил! Сколько витязей пытались его одолеть: в болоте топили, в костре жгли, на мелкие куски рубили – ему все нипочем. Опять восстает в прежней силе, только еще уродливей. А еще живет в том лесу Чужой…

Тут уж на словоохотливого Солодова замахали руками; и без того тошно, а он еще страху своими рассказами нагоняет! Солодов пожал плечами и пробормотал:

– Мое дело вас предупредить, а там поступайте как знаете.

– Каких бы страстей ни говорили про Чертоногий лес, – подытожил разговор Иван Таранов, – а не миновать нам туда идтить. Потому как отседа до первой лесной опушки рукой подать. И туда за нами никто в погоню не сунется.

– Никто из местных, – поправил Ставр Годинович. А вот пришлецы смуглокожие нашего страху не имут, посему и в лес, и в топь, и в самое адово пекло за нами погоню снарядят.

– Это верно…

– А как же тогда быть?

Иван-царевич в продолжение всего приведенного выше разговора чувствовал себя незаслуженно забытым и обиженным. Сами, дескать, стратегию обсуждают, про партизан, да про лес Чертоногий разговаривают, а его, царевичего, мнения никто и спросить не удосуживается! Разве это порядок?!

Поэтому царевич нашел нужным встрять в беседу с ценным советом:

– А ежели мы побег устроим как раз в то время, когда вашнапупцы на свое очередное кумарничанье соберутся?

Слова царевича произвели должный эффект. Все уставились на него и ждали продолжения. Царевич смутился.

–Ну, что… Я же, когда недолго во дворце-то был, видал, что у них на стенке грамотка висит. А на энтой грамотке расписано, в какие часы смуглокожим полагается идти на поклон к махатме и просветляться…

– А ты хоть запомнил, какие то были часы? – нетерпеливо воскликнул Маздай Маздаевич.

– Нет. Зачем себе память засорять, – невинно ответил царевич…

– Эх! – воскликнули все.

– Я энту грамотку снял со стены и в карман себе сунул, – пояснил царевич спокойным тоном.

– Здорово!

– Вот она!

Все уставились в грамотку, пытаясь при лунном свете разглядеть на ней написанное.

– Черт, не видать ни… чего. Сюда бы хоть лучину!

– В задницу тебе причину! На свет сразу сюда милосердные братья набегут с иголками своими…

Тут вмешался Фондей Соросович. Он заявил, что его переводчик, мистер Промт Дикшинари, может читать любой текст в полной темноте благодаря феноменальной чувствительности пальцев к чернилам. Это решили проверить сразу же.

Промт Дикшинари положил растопыренные пальцы на бережно подсунутую грамотку и голосом, лишенным всяких эмоций, заговорил:

– Шесть утра – общая медитация. Половина восьмого – медитация для братьев из общины охранников. Девять утра – общая медитация…

Словом, когда Промт Дикшинари произнес: «Полночь – общая медитация двойной продолжительности», все облегченно выдохнули:

– Вот оно, нужное время!

– Мы, кстати, можем проверить, – сказал Иван Таранов, – отправятся ли наши просветленные на полночную медитацию. И таким образом знать точное время для побега.

Елпидифор Калинкин поглядел на расположение луны в небе и определил:

– До полуночи еще четверть часа.

– Значит, сейчас они должны уходить. Потому что им до Красной площади дольше добираться.

– Кто пойдет поглядеть?

Богатыри молчаливо мялись. По правилам очистилища, выход из палаты после отбоя считался серьезным дисциплинарным нарушением, за которое полагалось неделю сидеть на чесночных клизмах. И даже если человек шел по вполне невинной и естественной нужде, милосердные братья заставляли его писать заявление на внеурочное посещение нужника. В двух экземплярах. И потом сопровождали бедолагу до встроенного в помещение каземата отхожего места.

Словом, чесночных клизм не хотелось никому.

– Рискну, – сказал, прерывая общее молчание, Иван Таранов. Мне хуже уже не будет. Жизнь прожита, пиво выпито. Пойду схожу в их комнату, проверю, там эти вашнапупцы или нет.

– А если попадешься?!

– Скажу: в нужник требуется. Вот у меня и заявление положенное накорябано… Ну а ежели погибну, то отомстите, молодцы, за павшего геройской смертью пивовара Ивана Таранова!

Пивовар мышкой юркнул из палаты в длинный, слабо освещенный коридор. Его долго не было, и всем находившимся в палате казалось уже, что они потеряли всякую надежду на возвращение храброго ушастого старикана. Царевич так вообще пилил себя за малодушие:

– Надобно было мне вместо него идти! Царевич я али не царевич?!

Но тут страхам «пациентов» пришел конец. Дверь палаты приоткрылась, и Иван Таранов, прядая ушами, доложил:

– Они действительно все ушли. Сейчас в очистилище нет никого, кроме нас, пациентов.

– Так, может, прямо сейчас и рванем?! – спросил решительный Маздай Маздаевич.

– Погоди, – осадил его Микула Селянинович. Быстро токмо блохи плодятся. Побег надо готовить толково.

– Верно, – поддакнул Иван-царевич.

– Йа вот что хочью спросить, – услышали все вкрадчивый голос Фондея Соросовича. А вы увьерены, что в этом Чьертоногом лесу имеются партизаны?