Выход из кризиса есть!

Мобильность рабочей силы занимала центральное место в статье, которая была написана в 1961 году канадским экономистом Робертом Манделлом. С нее, собственно, и началось обсуждение оптимальной валютной зоны. Суть выводов Манделла состоит в следующем: намного легче реагировать на одновременный экономический бум в Саскачеване на юге центральной части Канады и спад в Британской Колумбии, или наоборот, если работники могут свободно перемещаться туда, где есть рабочие места. В реальной жизни люди, желающие работать, свободно перемещаются между канадскими провинциями, а также между штатами США, но между европейскими странами такого свободного перемещения нет. Несмотря на то что с 1992 года европейцы получили право на работу в любой стране Европейского союза, языковые и культурные барьеры настолько высоки, что даже серьезная разница в уровне безработицы приводит лишь к весьма скромной миграции.

Питер Кенен из Принстонского университета обратил внимание на значение фискальной интеграции через несколько лет после публикации статьи Манделла. Чтобы проиллюстрировать мысль Кенена, представим две экономики, на данный момент очень похожие (различия опускаем): в Ирландии и Неваде. И там и там лопнули огромные мыльные пузыри на рынке жилья, затем последовал глубокий спад, вызвавший резкий рост безработицы и множество невозвратов по ипотечным кредитам.

В Неваде эти удары были смягчены, причем существенно, правительством США. Сегодня этот штат платит гораздо меньше налогов в федеральный бюджет, но пожилые жители Невады по-прежнему получают пенсионное пособие, а Медикейд все так же оплачивает их медицинские счета, то есть штату оказывается серьезная помощь. Между тем сохранность депозитов в банках Невады гарантирована Федеральной корпорацией страхования депозитов, а часть потерь из-за невозврата ипотечных кредитов приходится на «Fannie» и «Freddie», которые получили помощь федерального правительства.

Ирландия же может рассчитывать в основном на себя и должна сама помогать своим банкам выплачивать пенсии и выделять деньги на систему здравоохранения из собственных, значительно сократившихся доходов. Тяжелые времена наступили и там и там, но кризис в Ирландии намного глубже, чем в Неваде, что вовсе не удивительно.

20 лет назад, когда начала воплощаться идея о единой европейской валюте, проблемы «общих денег» понимали многие. Развернулась широкая научная дискуссия (я в ней тоже участвовал). Большинство американских экономистов были скептически настроены по отношению к евро, в основном потому, что Соединенные Штаты служили хорошей моделью того, что делает экономику подходящей для единой валюты, а Европа была далека от этой модели. Мобильность рабочей силы, считали мы, слишком низка, а отсутствие центрального правительства и автоматической защиты, которую такое правительство обеспечивает, лишь усиливали сомнения.

Наши предупреждения были проигнорированы. Прелесть, если так можно выразиться, идеи евро, ощущение, что Старый Свет делает важный шаг на пути к окончанию истории войн и становится маяком демократии, — все это оказалось слишком сильным. На вопрос, как Европа будет справляться с ситуациями, когда экономика одних стран на подъеме, а других находится в кризисе — как сейчас в Германии и Испании, — официальные лица отвечали, что все европейские государства будут проводить разумную политику, исключающую асимметричный шок, но, если такое почему-то произойдет, структурные реформы сделают экономики стран Европы достаточно гибкими, способными на необходимые меры.

На практике мы наблюдали этот сильнейший асимметричный шок. Причиной его было само введение евро. 

Мыльный пузырь евро

Официально евро был введен в начале 1999 года, но банкноты и монеты появились только три года спустя. (Франк, марка, лира и т. д. стали деноминациями евро; 1 французский франк = 1/6,5597 евро, 1 немецкая марка = 1/1,95583 евро и т. д.) Результат был немедленным и судьбоносным: инвесторы почувствовали себя в безопасности.

Если конкретнее, они уже не боялись вкладывать деньги в экономику стран, которые раньше считались зоной повышенного риска. Исторически процентные ставки на юге Европы были существенно выше, чем в Германии, поскольку инвесторы требовали компенсацию за риск девальвации и/или дефолта. С приходом евро эта «премия» исчезла: испанский, итальянский и даже греческий долги считались почти такими же надежными, как немецкий.

Это привело к значительному снижению стоимости заемных средств на юге Европы и вызвало бум на рынках недвижимости, который быстро превратился в гигантские мыльные пузыри.