Выход из Случая

Хижняк видел то, что никак ему не давалось. А сейчас вроде бы было близко. Он вдруг видел, как несуществующее заселяется живыми людьми, — этот с кошкой, та с фикусом. И неизвестно, откуда они взялись, но уже ясно, что тут не поменяешь: чтобы она вдруг — с кошкой, а он — наоборот — с фикусом. И все они, живые, будто съехались в новый дом, имеют уже ордера, но не знают еще, где чья квартира. Некоторые, правда, перепутали не то дом, не то ордер, и им вовсе придется убраться, со всеми их сложностями, любвями и сплетнями. А те, что останутся, постепенно угнездятся в несуществующих стенах, и так будет, будто жили тут век.

Должно когда-нибудь получиться.

И возникают они вроде из воздуха…

Сперва чувствуешь как бы дуновение, что оттуда должен возникнуть некто. Потом воздух туго сгущается, и уже видны смутные контуры — тяжелый живот, переносица, стертая дужкой до красноты, шлепанцы, отстающие с ног. А потом этот кто-то вдруг плюхается совсем рядом, и уже слышишь, как дышит с присвистом, как сыплется легкий пепел на черную юбку, видишь простой чулок, аккуратно заштопанный на коленке. И слышишь, как ее окликают картаво. Ага, там еще внук, оказывается. И твердые — молодые — шаги, это жена сына прошла. Сын еще есть. И замечаешь фотографию над кроватью — мужчина в никлых усах. Сильная ретушь, старая карточка. Муж, что ли? В войну, наверно, погиб.

Взявшись ниоткуда, они обрастают вдруг мелочным и немелочным бытом. И ты уже не в силах что-нибудь изменить вокруг них, в них самих. Только следишь с удивлением, как же они поступят, и крякаешь, если видишь, что делают глупость. Но ничего уже им не можешь сказать, потому что они-то тебя не видят и им на тебя наплевать..

Так Хижняк ощущал это сейчас, замерев посреди платформы на станции «Лиговка». Это было сейчас как вспышка. Но неизвестно, можно ли это донести до стола, сквозь длинный день — до ночи, когда он будет один в коммунальной кухне. Даже вроде и донесешь…

А получится, может, как у Мурашкина. Не графомания, но близко к тому.

Одно только Хижняк для себя знал точно. Что он почему-то приговорен к этому делу — писать. Хоть никто, кроме тещи, не ждет от него ничего. Варвара долго ждала. Но тоже устала. И Хижняк с чистым сердцем порадовался сейчас за Варвару, потому что он сам устал ждать. От себя самого. И мидии, конечно, надежней, радости от них больше…

Состав уже тормозил возле платформы и казался сейчас горячим от бега. Будто жаром дохнуло на Хижняка. Створки двери пришлись как раз напротив него. Растворились, выпуская женщину с девочкой. Прямо перед собой в вагоне Хижняк увидел Светлану Павловну Гущину. Обрадовался. Быстро шагнул в салон, высоко поднимая худые длинные ноги, словно лужи были кругом.

— Куда? — спросил, когда тоннель, свистя и раскачиваясь, понесся навстречу.

— В депо, — неохотно сказала Светлана.

— По мужу, значит, соскучились, — сказал Хижняк бодро.

— И это есть.

Хижняк поглядел ей в лицо внимательней, переменил тему.

— Интересное, Светлана Павловна, чувство, когда рано утром идешь после ночи в тоннеле. Вы замечали? Идешь. Еще свеженький, не развезло, рукав в мазуте, будто рельсы таскал на себе. Газеты раскладывают по прилавкам. А никто еще не читал! И весь народ тебе встречь. Деловой такой, хмурый еще с недосыпа, никто никого не поцелует, торопятся. Хоть бы один поцеловал! Нет, бегут…

— Газеты теперь запретили по нижним залам…

— Знаю. Ну, без газет. Особое какое-то чувство. Целый город бежит навстречу по своим рабочим местам. Спешит, детей в садик тащит. И наши всех должны развезти. Как-то чувствуешь вдруг близость людей, родство, что ли, какое-то. Хоть никого не знаешь и никто на тебя не смотрит. Знакомо вам это чувство?

— Слишком сложно, — сказала без интереса. — Но, в общем, знакомо…

Не очень она сейчас слушала. Но рада была, что Хижняк стоит рядом, словами своими дробит смутные ее мысли, уже надоевшие, и что в коричневой глубине его глаз дрожит настойчивое любопытство именно к ней. Может, и не одно любопытство, но это уже излишне.

— А я Павла Федоровича ловлю…

— Разве папа на линии? — удивилась Светлана.

— Подмена, — кивнул Хижняк. — Он меня искал утром. А зачем — не знаю.

— У них же в депо… — неопределенно сказала Светлана.

— Слыхал, — сразу понял Хижняк.

— Ну, наверное, как газетный таран…

— Тут на меня небольшая надежда, — усмехнулся Хижняк. — С Мурашкиным мы друг друга не очень-то понимаем.

— А Мурашкин вам комнату выбил, Кияткина говорила. Как лев, боролся на жилкомиссии…

— Странно, — Хижняк вроде бы не обрадовался. — Мне ничего не сказал, долго сидели, не говорил.

— Ну, может, не уверен еще. Скажет…

— Комната — кстати, конечно, — кивнул с раздумьем. — Только я еще не решил: останусь, уеду? Весной тянет, как гуся дикого.

— От себя все равно ведь не убежишь, — сказала Светлана серьезно.

— Мысль не новая, но волнует. Только я ведь, Светлана Павловна, от себя не бегаю. Любопытство гонит. Союз огромный, того и гляди, прозеваешь. Там тряхнуло, тут нефть открыли, где-то город родится, песец тявкает, верблюд линяет. Не могу, чтобы без меня. Обидно!