Выход силой

Игорь ощупал языком зубы и тупо удивился, что все на месте. Ему-то казалось, что ни одного уже не осталось. Но ничего — шатаются, правда, по все целы.

Как ненавидел Игорь себя прежнего, наивного, пытавшегося помочь всем на свете. Ненавидел плотного, мордатого следователя в темно-синих галифе, наглухо застегнутом табачного цвета кителе с ромбиками в красных петлицах и в фуражке с крановым околышем и синей тульей. Фуражку следователь, перед тем как приступить к «активному воздействию», аккуратно вешал на стену, где для нее был предусмотрен отдельный крючок. А после этого подолгу, как хирург, с хрустом разминал пальцы рук и медленно натягивал черные кожаные перчатки. Перчатки нужны были, чтобы следователь не ссадил себе кожу на костяшках.

Все в этом кабинете было Игорю ненавистно: массивный стол, заваленный панками личных дел, табурет, привинченный к полу, серые стены с коричневыми брызгами и потеками, происхождение которых было ему досконально известно. А больше всего он ненавидел трехцветный плакат на стене.

С плаката на Игоря сурово взирал и призывал к бдительности немолодой человек в черном костюме с галстуком и с красным байтом на груди — генсек Компартии Метрополитена товарищ Москвин. Его указательный палец был направлен прямо в лицо арестованного. Другая рука указывала на висевшую сзади табличку с надписью «Помни, враг не дремлет!».

Лицо следователя, который молотил, уминал, калечил Князева, Игорь видел не всегда. Следователь смотрел ему не в глаза, в куда-то в подбородок. Зато товарищ Москвин с плаката старался заглянуть заключенному в самую душу. И именно Москвина Игорь ненавидел изо всех сил. Хотелось подняться с табурета и харкнуть кровью в самодовольное лицо генсека. Но плакат висел недосягаемо далеко для тех, кого пытали.

— Имя, фамилия, отчество.

— Не помню…

— Откуда пришли?

— Не помню…

— Кем наняты?

— Не помню…

— Цель прибытия?

— Не помню…

Свинцовой тяжести удар по голове. Тьма. Тишина…

— За попытку шпионажа, диверсии и вредительства агент внешней разведки Рейха, — донесся откуда-то издалека механический, равнодушный голос, — обвиняемый Непомнящий приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу.

Страшную новость Игорь воспринял с облегчением.

Покой. Наконец он будет в покое.

А перед расстрелом, может быть, дадут хоть часок поспать по-человечески. Несмотря на вынесение приговора, пытка недосыпанием почему-то продолжалась.

Игорь в очередной раз потерял сознание.

В очередной раз выплыл из моря беспамятства. Он лежал на чем-то шатком, раскачивающемся, постукивающем.

— В соответствии с нормами социалистической гуманности, — слова долетали до него словно сквозь затычки из ваты, — расстрел заменяется заключением сроком на десять лет без права переписки…

— Где я?.. — прохрипел Князев, пытаясь разглядеть окружающих.

— Лежи, парень. — Старческий голос был звучал сочувственно. — Лежи, пока лежится.

— Куда меня везут?

— В ад.

* * *

Почему мрачного мужика с искалеченной левой рукой звали Ельциным, Игорь не знал. Определенно, это была не фамилия — тут, в аду, никто никого ни по имени, ни по фамилии не звал — только клички. Была эта фамилия смутно знакома, но не более того. А спрашивать тут считалось дурным тоном. Не верь, не бойся, не проси — этот простой закон Князев уяснил сразу.

— Сухарь будешь?

— Буду. — Игорь взял с протянутой ладони Ельцина сухарик размером с фалангу большого пальца.

Заключенных постоянно перебрасывали с одного участка Красной линии на другой, и легких работ просто не было. Сегодня они разбирали завал, перегородивший один из туннелей, завтра им предстояло вгрызаться в неподатливый грунт, по миллиметру продвигаясь вперед, чтобы еще больше углубить ход, неизвестно куда ведущий. Послезавтра — вычерпывали воду, залившую катакомбы…

На станции зэков выводили только «по ночам», после отбоя, когда мирные обыватели уже спали в своих бараках, — счастливые граждане Красной линии не должны были встречаться с заключенными. А самим зэкам перед входом на станции завязывали глаза, чтобы не шпионили.

Вот Игорь и посмотрел Большое Метро: туннели, туннели, ходки, ходки, вода, вода, грязь, грязь. Побои. Чудовища.

Работа для смертников находилась всегда, и трудно было понять, что легче — выковыривать из-под завала почерневшие трупы или долбил, киркой перегородивший туннель камень, с отчаянием видя, что все твои усилия пропадают втуне.

Свободными узники становились только во сне. Втиснувшись между боками соседей, жавшихся друг к другу чтобы сохранить хоть толику тепла, Игорь проваливался в омут кошмара.

Во сне снова и снова оказывался на той проклятой улице, рядом с тем проклятым броневиком, но не бросался на помощь стремящимся в черный зев людям, а спокойно стоял и ждал, когда их поглотит темнота. А потом поворачивался и уходил. Уходил куда хотел. Здоровый, свободный, богатый… И просыпался от яростных пинков конвойных, с тоской понимая, что только что виденное было всего лишь сном.

Как оказалось, выжить можно и в аду.