Выход в космос разрешаю

Зимы на вологодской земле бывали снежными, вьюжными и морозными. Деревни иногда заносило так, что, кроме как на широких самодельных лыжах, не пройдешь даже от дома к дому. И к десяти-одиннадцати годам ребята сами их уже мастерили. Находили они широкие доски, строгали, парили в кипятке концы, загибали их, прибивали стяжные ремни, смолили, и как же бывало радостно выйти на скрипучий искрящийся снег на собственного производства лыжах!.. А ведь как бы пригодились сейчас эти лыжи! Хоть бы на охоту пойти, размяться немного, а не топтать тропинку вокруг увязшего в снегу металлического их обиталища… А сколько радостно-неизведанного было в том зимнем лесу его детства, населенном сказками… Иногда брал его с собой отец, приучая к охоте. Вымотается, бывало, сын, устанет, но виду не подает, упрямо передвигает ноги, помогая телу самодельными палками, чтобы не отстать от отца…

Деревня Миньково, куда в 1932 году переехали Беляевы, тоже стояла, окруженная лесами. Куда ни глянь, стоят стеной дремучие сосны, раскидистые лиственницы, остроконечные ели, а промеж них — лозняк, заросли кустарника, непролазная чащоба.

Вспоминалось лето. Оно приносило Павлику и его друзьям много богатых, неожиданных впечатлений. Далеко в лес ребята не решались уходить. Уйдешь километра за три от дома, не ровен час, медведя повстречаешь. Вот когда отец брал с собой, тогда хоть в самую глушь идти не страшно. А такое выпадало. Иван Парменович находил время для охоты.

В каждой избе — ружье, а то и два. По нему, собственно, и определяли в деревне, мальчишка ты или взрослый. Коль есть у тебя ружье свое, стало быть, ты уже не «босоногая мелюзга», а человек самостоятельный.

У Павлика своего ружья не было. Но охотничьими тропами бродил, уходя с отцом в лес: на косачей, зайцев, а то и на медведя, на лося.

Однажды после неудачно проведенного почти целого дня сидели они и отдыхали у сооруженного вместе с отцом шалаша.

— Побудь здесь чуток, отдохни, а я пойду подранка поищу. Где-то неподалеку должен быть, — сказал Иван Парменович и скрылся в чаще.

Павлик слышал, как ломал он сухие ветки тяжелыми яловыми сапогами. Потом треск утих. Павлик оглянулся. Ружье отцовское висело на дереве. Поднялся, снял его, погладил рукой вороненый гладкий ствол, положил рядом с собой. И увидел вдруг, как неожиданно почти совсем рядом сели два косача. Павлик сидел не шелохнувшись.

«Надо попробовать, а вдруг…»

У него перехватило дыхание, мелкой дробью застучало сердце, а рука сама уже, без всякой подсказки, тянулась к ружью. Он тихонько поднял его, положил на колени, не сводя глаз с косачей, которые явно не чувствовали опасности. Удержаться от такого соблазна он уже не мог. Положил ствол на левую руку, правой ухватился за приклад, прижимая его к щеке и плечу, зажмурил левый глаз и резко дернул курок, словно ветку сломал. Раздался выстрел. Показалось, что кто-то ударил по голове, по ушам, он оглох, зазвенело что-то в макушке, во рту почувствовалась соль, губа заболела.

Немало удивился отец, когда увидел Павлика, потиравшего пальцами вспухшую губу и сплевывавшего оранжевую слюну, а около него неподвижного косача. Отогнув губу, осмотрев ее, Иван Парменович спокойно произнес:

— Пройдет, сынок, пустяк, а не рана. Молодец, что не растерялся. Видно, пора ружьишко тебе свое иметь.

Вскоре ребята стали наведываться в дом Беляевых, чтобы «подержать и потрогать» Пашкино ружье. Его собственное, новенькое, одноствольное.

С тех пор Павлик с другом Колей Анфаловым не раз ходили в лес. Иван Парменович не опасался доверять ружье ребятам.

Самой сложной была охота на тетерева. К ней надо готовиться, терпение надо иметь. Отец взял однажды, по весне уже, обстрелянных юнцов. Велел все делать самим, выбрав для себя иное, более дальнее место, где проходил тетеревиный ток.

Затемно пришли они в лес, одевшись потеплее. Шалаш приготовили заранее, днем. Забрались в него: не так холодно, да и от сырости спасение. Начинало светать. Сидели в шалаше, притаившись, вслушиваясь в голоса леса. Напротив бойницы, из которой выглядывал ствол ружья, покачивалось чучело тетерева — приманка; на нее должен прилететь настоящий царь леса. Где-то далеко, в стороне, среди несчетного числа птичьих голосов слышалось и «пышканье» тетерева. Но сюда, на чучело, птица что-то не летела. Пустовала полянка с несколькими соснами, где обычно проводят тетерева свой ток.

Охотники не отчаивались, надежду не теряли, переглядываясь в утренних сумерках и ни слова, даже шепотом, не произнося: вот-вот должен прилететь токующий тетерев. И вдруг не впереди, не перед бойницей, а сзади, в противоположной стороне, захлопали крылья, и тетерев сел. «Пчш… Пчш…» — закричал, завертелся, приглашая напарницу. Павлик скорее почувствовал, нежели увидел, где села птица. Осторожно поднялся, крепко сжимая одностволку, аккуратно, не вставая во весь рост, а стоя на коленях, начал поворачиваться, но хрустнула неожиданно сухая ветка, и тетерев, «пышкнув» громче обычного, захлопал крыльями. Павлик резко поднял вверх ружье, привстав на полусогнутых ногах, и выстрелил.