Выходим на рассвете

— Сегодня, уже не в первый раз, мы с Владимиром Ильичем обсуждали положение у нас на родине, — заявил Кун. — Я только что от него. Возможность революции в Венгрии нарастает с каждым днем. Сейчас очень важно, чтобы партия венгерских коммунистов была создана как можно быстрее и своевременно вступила в политическую борьбу на своей земле. Очень важно, чтобы в Венгрии оказалось как можно больше наших товарищей, которые, как и вы, уже приобрели опыт партийной работы в России. Кое-кто из них — уже на родине, цека партии большевиков помог им пробраться туда нелегально. Они многим рискуют, и прежде всего тем, что станет известно, как в России они помогали укрепиться Советской власти. Но истинный революционер не страшится опасностей… Сейчас наступает ваш черед, — продолжал Кун. — В Центральном Комитете меня заверили, что нам будет предоставлена возможность разными путями достичь Венгрии. Одни из вас, те, кто более известен и у кого больше риска быть перехваченным, отправятся кружными, нелегальными путями через Германию и Швейцарию. Кое-кто поедет открыто. Согласно условиям Брестского мира продолжается репатриация военнопленных из России, — вы об этом знаете, сами ведете агитацию среди отправляемых. Некоторых из вас, для кого это не так опасно, отправим с эшелонами. Вы все, если рассматривать формально, подходите к разряду возвращаемых из плена. Есть надежда, что к тому времени, когда вы доберетесь до родины, там уже будут установлены демократические порядки и коммунисты получат возможность действовать открыто. Но пока с каждым из вас могут случиться разные неприятные неожиданности или, можно и так сказать, неожиданные неприятности, когда вы окажетесь на родной земле. Кто не хочет рисковать, скажите прямо. Мы никого не неволим. Тем, кто решит остаться, и здесь найдется дело. Подумайте, товарищи. Отказаться пока еще не поздно.

— Отказаться — значит стать партийным дезертиром! — взлетел голос.

— Едем! Родина ждет.

— Надо ехать! — сказал и Гомбаш. И вновь острым ножичком резнуло по сердцу: «Олек…»

Через несколько дней после этого разговора началась подготовка к отправке. Занималась этим специальная комиссия. Вызывали по одному, беседовали, каждому из отправляемых определялся свой путь.

Он мог бы получить документы на чужое имя и по возвращении в Венгрию жить на нелегальном положении. Но когда в комиссии зашел разговор об этом, он, подумав, решил ехать под своим именем: те, кто знал его в ломском лагере, за исключением товарищей по батальону, которых ему опасаться не надо, в Венгрию в ближайшее время попасть не смогут — через чехословацко-белогвардейский фронт пленных не репатриируют, более того — белые, как известно, загнали их обратно в лагеря.

Выслушав Гомбаша в комиссии, ему сказали:

— Для большей естественности пошлем вас в сборный лагерь, недалеко от Москвы. Там, конечно, никому не говорите, что вы работали в партийной газете, служили в Красной Армии, что вы коммунист. Для всех в лагере вы будете просто унтер-офицер, протомившийся четыре года в плену, далекий от политики. В руководстве лагеря есть наши товарищи, они будут предупреждены. С одним из эшелонов вас отправят на Родину.

На следующий день Гомбаш был уже полностью готов к отъезду в лагерь. Попрощавшись с товарищами в редакции и в общежитии, уже покидая его, на миг остановился в вестибюле перед зеркалом в затейливой бронзовой раме. Непривычно ему было увидеть себя не в гимнастерке с наганом на боку, не в русской солдатской фуражке с красной звездой на околыше, как еще недавно, а в поношенном мундире со звездочками унтера в петлицах и в форменном кепи, на котором не хватало только кокарды. Примерно так выглядел он, когда попал в плен… Только если сопоставить это зеркальное отражение с фотографией, сделанной перед отправкой на фронт, — разница огромная: мальчик — и мужчина. «Солидно выглядите, унтер-офицер Гомбаш! — кивнул он себе и вздернул руку, беря под козырек. — Прилично получается! — похвалил он молодцевато откозырявшего ему в зеркале унтера. — Еще придется, может быть, господам офицерам честь отдавать! Вот еще бы медаль прицепить. Но она куда-то затерялась. И все же что-то от мальчишки еще осталось… — усмехнулся Янош. — А в общем маскарад неплох…»

…Серые бараки — такие же, как в ломском лагере. Редкие, тревожащие сердце гудки паровозов на недалекой станции, со дня на день ожидание: когда подадут эшелон? На лагерном плацу, вечерами на нарах — разговоры, разговоры… Больше всего о том, когда же отправят на родину, не переменится ли жизнь и там?..

Помня о конспирации, Янош старается поменьше участвовать в этих разговорах, чтобы ненароком не проговориться. Сблизился он только с соседом по нарам — Шандором Та́качем. Однажды, разоткровенничавшись, Шандор признался, что уезжает из России с тяжелым сердцем: в селе близ Саратова, где работал на паровой мельнице, он и дочь хозяина полюбили друг друга, но отец девушки, узнав об этом, куда-то отправил ее, а Шандора прогнал, и ему никак не удалось узнать, где его любимая.