Выходим на рассвете

Трудился Валентин, приносил в дом свою копейку, а мысль об учении не оставляла его. Книги покупал без разбора, тратя на них все, что мог тратить, брал в городской библиотеке, разыскивал у знакомых и соседей — читал все, что в руки попадет. Соседский квартирант, студент по фамилии Васильев, к которому Валентин частенько наведывался за книгами и который любил его расспрашивать, что же он понял из прочитанного, сказал ему как-то: «Заглатываешь ты все книжки подряд, получается дыня с луком и селедка с вареньем. В образовании, брат, нужна система. Вот хочешь — начертаю программу и жми потихоньку за гимназию, чтобы потом экстерном сдать. А я тебе помогу. Купеческих балбесов, ходя по домам, натаскиваю за кус хлеба насущного. Тебе, пролетарию, помочь — мой святой долг. Может, вспомянешь меня добром, когда станешь просвещенным вождем рабочего класса».

Валентин послушал Васильева и стал с его помощью готовиться за курс гимназии. Нелегкое это было дело — после двенадцатичасовой смены в машинном садиться за учение. Да и поразвлечься хотелось. Непросто было усидеть за книгой, когда мимо под окном с гармошкой проходили дружки. Но Васильев постоянно твердил ему: «Учиться надо рабочему человеку, учиться! Тогда только сможешь правду для себя найти». В том, что правды можно добиться, сдав экзамены за курс гимназии, Валентин весьма сомневался, но тем не менее в одолении наук был упорен. Отец, поскольку Валентин учился без ущерба для заработка, к его занятиям относился снисходительно, говоря: «Учись, может, и в люди выйдешь, а не выйдешь — так хоть не дураком помрешь». Товарищи Валентина по работе, его друзья детства и ровесники смотрели на него как на чудака, постоянно твердили, что нечего просиживать за книгами золотое времечко молодое, и прозвали его Валькой-Книжником. А девушки его сторонились: «Больно ученый». Да и он не находил среди них такой, с которой ему было бы интересно.

В девятьсот четвертом году, когда Валентину исполнилось двадцать два, он полностью подготовился за гимназический курс. Все тот же Васильев, по бедности перешедший, похоже, в вечные студенты, привел Валентина к одному местному купцу, почитавшему просвещенность и любившему поставить себе в заслугу, что помогает образованию простонародья. Васильев представил Валентина как самородка, чуть ли не будущего Ломоносова. Купец поговорил с кем надо, и Валентин благополучно сдал экзамены, получил аттестат. «Теперь в университет готовься, — настаивал Васильев. — Ничего, что трудно. Вот я же учусь». «Ты — сам себе голова, и заботиться тебе не о ком, а у меня братья-малолетки, — отвечал на это Валентин. — Да и мне ли, чумазому, в храм науки». Но вместе с тем подумывал: чем черт не шутит — глядишь, да и удастся поступить, хотя, со слов Васильева, знал, что во всем Казанском университете среди студентов нет ни одного рабочего. Но тот же Васильев твердил: «А теперь будут! Ты будешь! Пролетариату нужны свои просвещенные умы».

Но надвинулся девятьсот пятый, принес и Валентину Корабельникову, и его вдохновителю Васильеву новые помыслы, заботы и страсти, особенно тогда, когда в Казани начались забастовки. Уже прекратили работу железнодорожники, судоремонтники, бастовали на паровых мельницах, но пимокатная фабрика продолжала работать. «Поддержим остальных, стыдно оставаться в стороне!» — убеждал Валентин своих товарищей-пимокатчиков. В назначенный стачечным комитетом час он сам гудком дал сигнал к забастовке, остановил машину и спустил пар. Пимокатная остановилась.

Девятьсот пятый… Валентин Корабельников — в рабочем заслоне у фабричных ворот. Заслон преграждает путь на фабрику мастерам и стачколомам, соблазненным хозяйскими рублями. Валентин на собрании стачечников. В схватке с полицейскими у проходной. Боевиком в дружине, вооруженный плохоньким револьверишком… Вот тогда он окончательно понял, в чем главное дело его жизни. Не в том, чтобы в одиночку выкарабкиваться наверх, уповая на свои способности, поглощать знания, в надежде, что они когда-нибудь помогут изменить мир к лучшему, а в том, чтобы действовать для этого всегда сообща со всеми единомышленниками.

В те дни он был как в горячем вихре. Не раздумывая, шел туда, куда звала совесть. Шел, не внимая уговорам отца, который старался держаться в стороне, чтобы не потерять места, нажитого долгими годами покорного труда. Не слушал внушений матери, твердившей, что он загубит себя, связавшись с бунтовщиками, которые все равно ничего не добьются, только своротят себе головы. Все подсказывало Валентину, что путь, по которому он теперь пошел, единственно правилен, единственно возможен для него, хотя и таит в себе многие тяготы и беды.

А беды не заставили себя ждать. Как глубочайшее несчастье, как крушение надежд на близкую победу, пережил он весть, что в Москве потоплено в крови восстание на Пресне, — после этого и в Казани не стало видно красных флагов, перестали звучать на улицах и в заводских дворах смелые речи, звавшие на борьбу. Революция отступила…