Выхожу 1 ja на дорогу

– Пускай стережет. Мы будем тихо сидеть в народном театре, на репетиции, – Ибрагим охотно выкладывал свой план, в котором, оказывается, было место и для меня. – Гэгэ под охраной кагэбэ будут показывать Дом ученых, он зайдет в театр, – а там мы, бледные юноши с книжками в руках, кричим: «Эй, Джи Джи, пен, плиз!». Но ехать нужно сейчас, пока в ДУ не перекрыли входы и выходы.

– Что ж, – сказала бабушка. – Это дельно. Бегите, юноша, ловите такси. Мы за вами.

Она достала из сумочки клок ваты, продезинфицировала его каплей духов «Шанель» и вынула из моей вены иглу.

– Зажми ватку. Вставай. Мы должны заехать к нам на квартиру за книгами, я дам тебе две. Что я, рыжая, оставаться без автографа?

Чувствуя, что в эту минуту мне абсолютно пофиг вся мировая литература, опустив голову, я покорно шел позади бабушки. И вдруг обратил внимание на ее фигуру. Она была совсем даже ничего. Бабушка, оказывается, покачивала бедрами при ходьбе. На ней было импортное крепдешиновое платье с узором из эйфелевых башен, серьги с изумрудами, замшевый поясок, подчеркивающий талию. Она пахла «шанелью». Мне было плохо от любого парфюмерного запаха, даже самого изысканного, мысли обрывочно скакали: шестьдесят пять лет… заслуженная учительница… Ибрагим прав… Доказательством мог служить мой внезапно вставший член. С эрекцией хорошо отдохнувшего фавна я шел больничным коридором, лавируя среди страждущей клиентелы отделения детоксикации, и в этот момент я понял, что секс… нет, я понял, что бабушка… нет, не так… Я понял, что все мы – на одном корабле, тонущем в океане желания. Это было реально дзенское сатори. Эти трое – Ибрагим, бабушка и дядя Коля – не сговариваясь, приземлили мое поэтическое эго в больничном коридоре, и лишили его невинности. Было бы глупо сердиться на них. Они ведь этого не хотели. Каждый из них, как водится, хотел чего-то своего, – а досталось мне. Я и не сердился, а просто принял жизни чувственный дар.

После такого было даже не обидно пропустить встречу с Грэмом Грином. Когда мы с Ибрагимом подкатили на такси к Дому ученых, там кучковалась небольшая группа любителей английского языка (почти все эти люди сейчас выехали в другие страны на ПМЖ), которая тревожно гудела, обсуждая происшествие с Постаментовым, актером-любителем из Народного театра. Как нам было рассказано, Грина привезли в Дом ученых на три часа раньше обещанного. Это был тонкий ход гэбэшников, которые очень боялись, что оборзевшие, потерявшие страх интеллигенты не дай бог соберутся, устроят провокацию, подадут петицию… Короче говоря, они организовали экскурсию так, что Дом ученых был пуст. Только в фойе тихо дремал, свернувшись в черном кожаном кресле, похмельный актер Борис Постаментов. Был он смуглолицый брюнет, поэтому слился с кожаной обшивкой кресла и остался контрразведчиками не замечен. Когда делегация проходила мимо, Постаментов открыл глаза, присмотрелся к высокой фигуре английского писателя и радостно закричал:

– How do you do, Mr. Green?

– How do you do? – поздоровался писатель.

Сопровождавшие англичанина замерли, поняв, что вот она, блядь, провокация. Постаментов хотел еще что-то сказать по-английски и даже рот открыл, но не мог больше вспомнить ни слова. Грин из вежливости подождал несколько секунд и пошел себе дальше по розовой ковровой дорожке, лежащей поверх скрипучего доисторического (дореволюционного! – уверял старик-истопник) паркета, слушая вполуха взволнованный рассказ пожилой женщины-переводчика о том, что под крышей этого дома провел одну ночь последний император России Николай (был 1987 год, и о царях начинали говорить с симпатией), и что сейчас она покажет ему комнату, где стояла царская кровать. Пообещав это, женщина покраснела.

А Постаментова тем временем скрутили и увели через черный ход…

ГМ

Писатели бывают молодые, состоявшиеся и хорошие. О последних умолчим, дело темное, лишний раз доказывающее иллюзорную природу мира. Если писателя не печатают, то он на всю жизнь остается молодым, хотя иногда, после смерти, открывается, что он – хороший. Но тяжелее всего состоявшимся, которые точно знают, чего стоят, и ясно понимают, что выше головы не прыгнуть.

Писатель, о котором пойдет речь, жил в Сибири и звался ГМПопов. Он начинал печататься в те далекие времена, когда на обложках книг вместо полного имени указывали инициалы автора – НВГоголь, АСПушкин, ЛНАндреев, ЭХемингуэй, с трудом узнаваемые ЭПо, ИВо и ЭСю, а также братья-близнецы ГМанн и ТМанн, украшали советские библиотеки, в которых ГМПопов занимал свое законное натруженное место.

Конечно, его тоже раздражали молодые. Они перли в литературу, как в переполненный трамвай, прямо с улицы: дяденька, а можно я тут постою рядом? дяденька, а передайте рекомендацию на вступление в Союз! а поменяемся местами? а вам слазить не пора? И т. д.