Выкуп

Во-вторых, я всегда эту рыжую недолюбливал, потому что она хозяином вертела как хотела. Когда мужик позволяет женщине сесть себе на голову, добра не жди, это кончится плохо. А тут ещё этот маскарад и переодевание в чужие тела…

Я уж не чаял, как они, хозяин и Александр, из всего этого хитросплетения вывернутся.

Но я позабыл, запутавшись, что в александровом обличье прячется хозяин. Рыжая ушла несолоно хлебавши. Я мысленно хозяину аплодировал: всё-таки как он ловок и быстро соображается с любыми обстоятельствами!..

Но пока рыжая в моём салоне строила глазки хозяину в чужом теле, какой-то человек, вынырнувший неизвестно откуда, прицепил к моему днищу в районе заднего моста электронную штучку размером с монету, и эта штучка тотчас принялась подавать какие-то сигналы.

Вот так вот. Никогда мне эта рыжая не нравилась.

И вот я стою на редакционной стоянке.

Хозяин в чужом обличье ушёл с девушкой по имени Катя. Вот это совсем другое дело. Сразу видно душевного человека. Такая не станет приставать в мужчине прямо в салоне автомобиля и буквально вынуждать его к сексу. Как это случалось не раз… Фу.

Ну а рыжая на своей высокомерной мурене (шутка юмора) целый час простояла вон там, в ста пятидесяти метрах, пряталась за оградой. Выслеживала неверного любовника в том время, как дома её ждал собственный муж.

Что за нравы?

Ничего не выстояла, отправилась восвояси, но на её место стал «Форд-фокус» с двумя седоками в салоне. Я сразу понял, что ночевать они будут недалеко от меня. Время от времени они там у себя нажимали на какой-то прибор, и я чувствовал, как электронная штука на моем днище откликалась радиосигналом.

Журналист. Так создаются бестселлеры

Прежде чем отправляться на Речной вокзал к Нюхалкову, я решаю заехать в одно местечко.

Таксист-джигит ждёт денег, я объявляю ему новый маршрут.

– Ой, не расплатишься, дорогой! – радостно говорит сын гор и рвёт с места.

Спустя четверть часа мы подъезжаем к церквушке. Моё опасение сбывается: двери заперты, тихо. Удивляться нечему: час поздний даже для истинно верующих. Что же говорить о таких, как я? Я схожу с крыльца, и беспощадная мысль щемит душу: неужто двери храмов заперты для меня навсегда?..

Но тут кто-то выходит из-за угла.

Отец Тимофей, в нашем общем прошлом – попросту Тимка, – стоит под фонарём. Ряса, борода и – сумка в руке, авоська.

– Саша! – говорит он. – Извини, не сразу тебя признал…

Он протягивает руку, и я пожимаю её после некоторого замешательства.

– Прости, отец, – говорю, – не привык целовать мужчинам руки. Чёрного кобеля не отмоешь добела.

– Ну, зачем же так трагически? – улыбается отец Тимофей. – Есть и другие истины.

– Есть, – соглашаюсь я. – Но всё одно – в них много печали.

– А как же без печали? – спрашивает слуга господень. – Печаль – тень радости.

Я уточняю тогда у философа-священника: неужели он считает свет первичным, а тьму – вторичной? Тот отвечает с улыбкой, что уверен в этом, потому что, во-первых, у отцов церкви об этом сказано немало, а во-вторых, он и на собственном опыте убедился.

Поговаривали, будто был у Тимы рак, а потом – вроде как выздоровел. Одни полагали, что его обращение к богу и вызвано чудесным излечением, а другие – что излечился, потому что поверил.

– Что случилось? – спрашивает отец Тимофей. – Ты хочешь исповедоваться?

Он стоит передо мной – в своей рясе и с авоськой, обыкновенный русский мужик, дома, конечно, ждут попадья и детишки. Их, у него, кажется, трое.

– Нет, – говорю я. – Не готов. Прости…

– Как знаешь, – отвечает он. – Я всегда готов тебя выслушать.

И добавляет:

– И тебя, и Диму.

Мы смотрим друг на друга. Граница фонарной тени то скрывает лицо священника, то уходит за его спину, и тогда открывается его лицо с тёмными впадинами глаз.

– Спасибо, отец, – говорю я. – Ты мне ответь на один вопрос.

– Слушаю тебе внимательно, – кивает священник.

– Скажи, душа человеческая покидает тело только один раз? – спрашиваю я.

Священник переступает с ноги на ногу, затем делает шаг мне навстречу. Кажется, он сам хочет спросить меня о чём-то. Но вместо этого он отвечает:

– Да.

– Душа не может вернуться в покинутое ею тело? – спрашиваю я снова.

Пауза.

– Церковь не знает подобных примеров, – тихо говорит отец Тимофей.

Я смотрю на него и жду чего-то. Я сам не знаю, чего я жду. Проходит какое-то время. Всё, надо ехать.

– Спасибо, отец Тимофей, – говорю я и ухожу.

Он смотрит мне вслед до тех пор, пока я не сажусь в машину и не отъезжаю.

Стемнело. Проехали Алтуфьевку и вдоль железки виляем к Дмитровке.

– Я тоже православный, – с какой-то детской откровенностью сообщает джигит.

– Грузин? – автоматически спрашиваю я.

– Армянин, – отвечает он.

– Ну, да, – киваю я. – Бери выше.

Джигит непонимающе моргает. А я ему объясняю – что армяне ведь раньше грузин христианство приняли.