Вымышленные и подлинные истории Алекса

— Костя! За что они тебя так? Костенька! Родной мой! — кричала его жена, обливаясь слезами. Мать не пришла — её с инсультом увезли в больницу. Никиту оставили на время соседям. Катерина пыталась ещё что-то сказать, но ей не давали. Сзади неё толпилась очередь родственников арестантов. Зыбова увели обратно в камеру. Там было много подследственных — татуированные, здоровенные мужики и тощие, но жилистые урки. Обстановка для многих «первоходов» пугающая. А уж человеку с психическим заболеванием и вовсе тяжело. Камера была душной — шли дурные запахи от параши и старого прогнившего умывальника. Пахло потом, нечистотами и мочой. Мужчины то и дело закуривали, кто-то умудрялся заварить чифирь и пускал трёхсотграммовую кружку по кругу.

Костю всё это напрягало, он держался от всех отдельно и всё больше отмалчивался. Но к нему и не приставали с расспросами — для сокамерников он не представлял особого интереса. Видимо, догадывались, что человек психически не здоровый.

— Зыбов! На выход! — крикнул тюремщик. — Стоять! Руки за спину! Шаг влево, шаг вправо…

Костя шёл, как в тумане. Болело во всём теле от побоев, голова кружилась. Бедняга чуть не упал на холодный пол от изнеможения.

— Шагай, падла! — ткнул Костю дубинкой в спину прапор.

Костантина увезли в психбольницу. Вскоре состоялась врачебная комиссия, затем суд с определением на принудительное лечение в специализированном психиатрическом стационаре строгого режима с интенсивным наблюдением.

Клавдия Васильевна умерла через несколько дней в реанимационном отделении городской больницы. Катерина плакала у гроба, просила у мёртвой свекрови прощения. Плакал и Никита. Молча стояли соседи, решившие помочь на похоронах.

А Костю увозили в закрытой машине в специализированную психушку с бесчеловечными условиями. О смерти мамы он узнал лишь случайно. Нетрудно догадаться, какое состояние постигло этого беднягу…

Через некоторое время Катерина оформила развод с Константином Зыбовым, сына навсегда отдала в интернат для умственно-отсталых детей и подростков, продала квартиру и окончательно сошлась с Виктором Барсуковым.

— Заба! Дай глотнуть! — с хитрющей, всё той же наглой улыбкой подошёл к Косте элтэпэшник Федюшин.

Константин молча протянул кружку. Он по-прежнему не мог отказать в этом удовольствии, хотя Славка был плохой товарищ.

— Слышь, что по секрету скажу, — зашептал молодой алкаш, когда они остались вдвоём в курилке. — Сваливать отсюда хочу!

— Ты что, в побег собираешься? — удивился Зыбов.

— Да затрахал меня ваш дурдом, Костян! Попить вина на воле хочется, с бабой побыть.

— Ты не говорил, что женат.

— Да я, Костыль, никогда женат не был. Но баб у меня хватает! У меня в интимных делах проблем никогда не бывало. Это ты у нас такой однолюб.

Костя посмотрел на Славку подозрительно. Он не привык к разврату. Федюшина он не уважал. Но и виду не подавал. Ещё хуже относился к Ильязову. Этого гада он возненавидел ещё в спецпсихушке. Разумеется, оба — и молодой алкаш из ЛТП, и гадливый насильник-татарин доверия у Зыбова не заслуживали. Но разговор Федюшина о побеге почему-то вызвал интерес.

— Костян, пособи мне! — тихо сказал Славка.

— Как? — спросил Зыбов.

— Подпили решётку в третьей палате. Ты туда больше вхож, чем я. — Федюшин протянул Константину маленькую пилку.

— Спалимся. И ты и я.

— Да ладно тебе!

Третья палата была почти пуста — из десяти шконок была занята лишь одна, и то тихоней. Больной молча лежал и постоянно глупо улыбался. Выходил он из палаты лишь справить нужду в уборной и поесть в столовой. Родственников у него не было, и тихушник доживал свой век на пожизненной койке.

Однако в палату частенько заглядывал медперсонал, поскольку через окно могли передавать остальным больным запрещённые продукты и вещи — ведь тихоня молчал и не думал никого закладывать. Никто и подумать не мог, что этот зверёныш когда-то отправил на тот свет своих родителей, зарубил и сожрал свою малолетнюю сестру. Долго хитрожопого тихоню не могли вычислить даже бывалые опера — соседи распустили слухи, что родные тихушника уехали в неизвестном направлении. Тихого убийцу даже звали Тихоном. Тихон Павлович Полетаев. Или Тиша.

Взяли Полетаева, когда он неожиданно сам прокололся. Но как — история об этом умалчивает. Вот и валялся этот Тиша тихонько себе в тихой палате, в углу.

Зыбов спрятал маленькую пилку в карман (шмонали его редко, как и старого вояку Игоря Ивановича) и зашёл в третью палату. Ох и подставляет меня этот Федюшин, зачем согласился? Но не назад же отдавать ему пилку?

— Здорово, Тиша! Ты всё один здесь? — миролюбиво обратился к тихушнику Костя.

— Пока один, — ответил маленький коротышка с улыбкой. — А тебе что надо?

— Тишуля! У меня к тебе просьба — отвернись к стене и как будто ничего не видишь, ничего не слышишь.