Выныривай, Колибри

– Разумеется, это хорошо, – проговорила миссис Слоан. – Аннабель очень важно иметь поддержку, чтобы справиться с необходимой работой. Но мы с мисс Эймс считаем, что необходимо сделать шаг назад и разобраться с глубинными причинами трудностей.

Трудности. Ещё одно популярное слово. Не такое мягкое, как вызовы. Поэтому учителя пользовались им только в тех случаях, когда хотели обратить на что-то особенное внимание.

Миссис Слоан продолжала говорить. О результатах тестов, о скорости, с которой Аннабель работает, о её памяти.

Она отклонилась назад, и блестящий розовый камушек один раз подскочил на груди, а потом снова застыл неподвижно. Мама открыла блокнот и кивала, записывая. Обеспокоенная морщинка между бровей прорéзала всю переносицу и казалась глубокой как никогда.

Аннабель хотелось отобрать у мамы ручку и сжать так сильно, чтобы корпус раскрошился и чернила брызнули на этот нежизнерадостный серо-белый ковёр. Миссис Слоан достала копию итогового табеля Аннабель, всю в пометках. Тройка по испанскому была обведена жирной синей линией.

– Мы ещё раз проконсультируемся с нашим школьным психологом. Он уже смотрел Аннабель. И на тот момент не рекомендовал отказываться от испанского. Но, судя по результатам последних тестов, нам придётся говорить об освобождении от иностранных языков.

– Постойте. Вы хотите выгнать меня с испанского? – переспросила Аннабель.

Вообще-то ей нравился испанский. Хоть и давался с трудом. Они пели песни, чтобы выучить новые слова, и смотрели видео, чтобы познакомиться с испанской культурой. Их учительница, сеньора Мелькофф, однажды призналась, что тоже долго не могла освоить испанский, но в старших классах провела лето в Чили – и в голове будто что-то щёлкнуло и всё встало на свои места. Аннабель по-прежнему надеялась, что и у неё тоже что-нибудь щёлкнет.

– Никто тебя ниоткуда не выгоняет, – возразила миссис Слоан. – Но твой индивидуальный учебный профиль предполагает, что способности, необходимые для изучения иностранных языков, у тебя ещё недостаточно…

– Развиты, – подсказала Аннабель.

– Точно, – согласилась директриса. – Мисс Эймс не сможет помогать тебе на каждом уроке испанского. Когда она будет свободна, вы сможете посещать их вместе. В другие дни ты посвятишь это время индивидуальной работе. Например, будешь заниматься домашним заданием на скамейке возле моего кабинета. Так я смогу за тобой приглядывать.

На скамейке нарушителей? У всех на виду?

Мама кивнула.

– Похоже, это действительно снимет часть нагрузки, – она повернулась к Аннабель. – Ты сможешь делать математику и физику в эти свободные часы. И дома у тебя будет больше времени на историю и английский.

Миссис Слоан отложила табель, сняла очки, державшиеся на кончике носа, и неожиданно попросила:

– Аннабель, не могла бы ты нас оставить на минутку?

У Аннабель мгновенно пересохло в горле. Неужели сейчас директриса скажет это? Что троечникам скидки на обучение не полагаются? А может, она вообще сообщит маме, что Аннабель уже отчислена из Академии?

Она кивнула и вышла в коридор, где, усевшись на скамейку нарушителей, стала тупо разглядывать голую доску объявлений. И вдруг, впервые за долгие годы, ей вспомнилась комната, которая считалась её, в папиной квартире в Нью-Джерси.

Там стояла широкая белая кровать с плетёной спинкой. Папа так и не озаботился покупкой простыней или одеяла, и блестящий голубой матрас остался голым. Когда-то кровать принадлежала дочке его друга, так же, как и остальная мебель: пустой шкаф, маленький белый стол и лавандовая доска для записок, висевшая на стене. Аннабель не вспоминала о ней до этой самой минуты.

В том, что папа повесил доску для записок в комнате, где Аннабель лишь изредка появлялась по выходным, был какой-то душераздирающий оптимизм. Будто она проводила у него достаточно времени, чтобы захотеть прикрепить на доску напоминание о чём-то важном.

А может, папа взял доску случайно, не задумываясь? Вместе с другими обносками и гуманитарной помощью сердобольных друзей.

Хотя нет. Доска была не единственным предметом на стене. Аннабель вдруг вспомнила. Ещё там висел постер с её любимой пловчихой – Кэти Ледеки. И уж его-то папа выбирал точно для Аннабель. Да, он не сделал ничего, чтобы придать хоть какой-то уют этой безликой, слишком белой квартире. Но даже когда дела у него шли совсем плохо, он купил постер и раздобыл мебель для её комнаты.

Он правда заботился об Аннабель. Даже тогда, когда это так не выглядело.

А вдруг папа сохранил всё это барахло и привёз с собой в Бостон в надежде, что когда-нибудь она приедет в гости, прикрепит бумажку на доску и даст ему повод купить простыни?

Дверь кабинета миссис Слоан резко распахнулась, и в коридор вышла мама.

– Идём, Белль, – сказала она. – Поехали.