Выпавшие из времени

Его, тридцатипятилетнего профессора биологии Рижского университета, осужденного на восемь лет за антисоветскую пропаганду, утрамбовали в "купе" арестантского вагона, и без того переполненное не говорящими по-русски, так и не понявшими, что с ними произошло, латышскими хуторянами и ограбленными "буржуями" - бывшими владельцами магазинов и лавок. Поезд ехал не спеша, подолгу стоял на станциях, Каляев даже потерял счет дням. А однажды, когда он сидел на полу, уткнув лицо в колени - полки по очереди были заняты спящими, на каждой по двое, - он отчетливо понял, что завтра их выгрузят из эшелона, а в лагере его в тот же день убьют.

Закрывая глаза, он как наяву видел лицо худого, дерганого уголовника с хрящеватым носом и нездоровой желтой кожей. Поигрывая узким длинным ножом, он протягивал руку к фанерному чемоданчику, где хранилось все нехитрое имущество профессора. В пустых мутных глазах плескалась чернотой одна мысль - подколоть фраера! А прибывшие вместе с профессором латыши не отрывали глаз от пола, не желая вмешиваться в разбирательства русских, хоть Арнольд Ефимович был их земляком и говорил на их языке...

Дальнейшее было похоже на сон. Когда поезд снова остановился, Каляев подозвал прохаживающегося вдоль забранных решетками "купе" конвоира, чтобы рассказать ему о своих опасениях. Потом он вспоминал, что в тот момент ему страстно хотелось одного - покинуть этот ужасный, пропахший болью и страхом обшарпанный вагон. И - чудо! Конвоир, недовольно поморщившись, велел ему забрать чемоданчик и выметаться к чертовой матери. Так он оказался на станции Ревда недалеко от Свердловска, в котором и прожил до пятьдесят четвертого года.

Оглядываясь назад, Каляев поражался, как сумел выжить и самостоятельно научиться пользоваться свалившимся на него даром. Наверное, тогда его вел инстинкт самосохранения. Он быстро понял, что люди не в состоянии отказать ему, когда он настоятельно о чем-нибудь просит и, преодолевая дворянскую и профессорскую гордость, стал пользоваться этим, чтобы не умереть с голода. А еще надо было где-то жить, а жить без документов в Советском Союзе было невозможно... Так и перебивался, все больше по мелочам.

Зато в сорок втором он оторвал такой куш, которого оказалось достаточно, чтобы надолго забыть о добывании хлеба насущного. Как-то, идя по рынку, он обратил внимание на пузатого гражданина, чьи лоснящиеся от жира щеки выглядели как-то неприлично на фоне несытого тылового народа. Подталкиваемый внутренним чутьем, Каляев заговорил с ним, и через несколько минут уже знал, что в обязанности чиновника входило следить за уничтожением отоваренных продуктовых карточек. Но вместо этого он через прикормленных завмагов и кладовщиков пускал карточки по второму кругу, а продукты отправлялись на черный рынок. Вот уж, правду говорят - кому война, а кому мать родна!

А еще через полчаса делец беспрекословно извлек из нескольких тайников деньги и отдал их Каляеву. Но почему-то не внял настойчивой просьбе не заниматься больше нехорошими делами. Обнаружив пропажу всего состояния, он две недели пролежал в больнице с сердечным приступом, а приступив к своим обязанностям, в первый же день принялся за старое. Пришлось сделать ему более строгое внушение... Правда, в сорок седьмом, после денежной реформы, Арнольд Ефимович лишился своих "сбережений", но не стал убиваться по этому поводу. У него на примете было немало высокопоставленных хапуг с партбилетами в карманах.

К этому времени Каляев, никогда не забывавший, что кроме всего прочего, он еще и ученый, многое узнал о природе своего дара. Приятно удивился, услышав об отмеренном ему и ему подобным сроке жизни (то, что он не одинок, Арнольд Ефимович узнал довольно быстро). Даже разработал собственную теорию, в основе которой лежала мысль: они являются очередной ступенью эволюции хомо сапиенс. Он даже придумал название - "хомо суперсапиенс". Конечно, вводить его в научный оборот Каляев не собирался, но надеялся, что когда-нибудь, когда их станет достаточно много, термин приобретет право на жизнь. Смущало одно - среди собратьев по дару было слишком много таких, кто использовал его в неблаговидных целях, к кому совсем не подходила приставка "супер". И почему-то никто из них не стремился к объединению, наоборот, заняв каждый свою нишу, все они старались держаться обособленно, подальше от остальных.