Как самому молодому, мне пришлось принести тарелку с ухой Романову по намеку Ксенофонтова. Потом уже получать свою порцию. Трофимыч хозяйничал у котла. За столом мы оказались втроем. Григорий Васильевич отказался от второй стопки. Ксенофонтов тоже. Один Трофимыч довольно крякнув, без тоста опрокинул водку в себя и с удовольствием лежа стал наворачивать уху. Охранники ели, расположившись на бревнах.
Уха оказалась божественная! Душистая и наваристая. Омрачали удовольствие многочисленные мелкие рыбные косточки. Но все равно с удовольствием навернул две тарелки и если бы не насмешки старших товарищей над моим аппетитом, то поднапрягшись, мог бы осилить еще одну.
Романов отодвинув тарелку с оставшейся ухой, терпеливо ждал, когда запью обед лимонадом. Ксенофонтов с удовольствием курил.
- Ну, что, поел? - поинтересовался Григорий Васильевич. - Исполни свою «Дорогу жизни», - предложил.
Все заинтересованно уставились на нас. Кивнув и отодвинувшись от стола вместе со стулом, опустил голову, вспоминая слова песни и интонации Розенбаума. Тихо начинаю:
Закончив, поднимаю голову. Все удивленно смотрят на меня и молчат. Только пьяненький Трофимыч не утерпел:
- Хорошая, какая песня! Правдивая. Никогда не слышал. Кто написал?
Вижу - Романов с интересом ожидает моего ответа. «Подозревает в плагиате?» - мелькает мысль. Не доказать и не обвинить.
- Впечатлился военной кинохроникой и вот получилось, - сообщаю, глядя ему в глаза.
Григорий Васильевич вздохнув, отвернулся к Ксенофонтову. Они переглянулись. «Подозрения в присвоении чужого творчества, подрывают веру в мою честность и порядочность», - соображаю.
- Спой еще … свое, - предлагает Григорий Васильевич.
«Не верит в мои возможности самостоятельно сочинять песни!» - догадываюсь. «Как же его убедить? Надо ему спеть песню, в которой большинство слов моих», - решаю и запеваю «Старые друзья» на мотив Любэ:
- Это ты о своих друзьях из барака? - пришел на мне на помощь Ксенофонтов.
Киваю. Романов покосился на него.
- А еще? - предлагает.
Напеваю «Ребята с нашего двора»:
…
Вижу, что песни нравятся всем, только не понимают, что происходит и вопросительно посматривают на главного критика. А Романов не проявляет эмоций.
- Про войну есть у тебя что нибудь? - наконец проявляет он интерес.
Не отвечая напеваю «О той весне»:
…
- У меня дед был политруком батальона. Погиб в 1942 году под Ржевом. А бабушкина двоюродная сестра не пережила блокаду. О других родственниках, которые жили в Ленинграде до войны ничего не известно, - сообщаю слушателям.
Романов чуть скривился и отвернулся смущенно.
- Спой еще чего нибудь душевное. Не надо о грустном, - попросил Ксенофонтов.
Вспоминаю и пою «Коня» Любэ:
Сделав небольшую, паузу пою свою любимую песню «Рождества»:
- Мне нравится, - неожиданно признается Романов.
Все оживляются и начинают меня хвалить, расспрашивать и просить спеть чего нибудь еще. Смущенно улыбаюсь и смотрю на главного в нашей компании. Григорий Васильевич улыбаясь, кивает.
- Жалко, что гитары нет, - сетую.
Решаю немного «потроллить» политика и пою Газманова-Шевчука: