Выпуск 1. Петербургские авторы конца тысячеления

Третьего дня случай привел меня в туалет на улице Д***. Что сказать мне о том туалете? С виду обычный. Да, обычный, ничем казалось бы, не примечательный туалет. Разумеется, платный. Несколько ступенек вниз, и старичок-пропускник справа за столиком. В подобных случаях, когда входите и достаете денежку, внимание ничем не задерживается — достали и проходите спокойно, а тут наши взгляды встретились вдруг, что-то меня задержало, будто бы прикидывал старичок, тот ли я, кто нужен ему, а так как я явно замешкался, невольно выдав тем самым готовность отвечать на какой-нибудь хитрый вопрос, если будет мне задан, то он и задался:

— На стене не хотите ли что-нибудь написать? Вот у меня карандашик имеется.

— Что? Что? — не поверил я ушам своим, но старичок истолковал мои «что? что?» в смысле «что именно?»

— Что придумаете. Небольшое. Строчки две, четыре, лучше в рифму… Поэзию.

— Это как? — удивляюсь, — новый вид сервиса?

— Вовсе нет. Мы за творчество деньги платим. Двести рублей одна строка стоит.

— Сколько? — опять не верю ушам.

Но старичок ответить не успевает. Из ближайшей кабинки выходит вполне почтенного вида клиент и, сверкая глазами ( ибо он весь вдохновение), направляется к нам быстрым шагом.

— Вот, Харитон Константинович, на такое что скажете? — спрашивает клиент, подобострастно заглядывая в лицо старичку. И декламирует:

«Набоб» мой любимый,
Мне так необходимый,
Сидел я в туалете,
Стихи сложил вот эти!

Ну как? Хорошо ли? Пойдет ли?

Старичок поморщился. Стихи ему не понравились.

— Нет, Олег Владимирович, дорогой, исписался ты, повторяешься. Было уже сегодня про любимого. Отдохни. В четверг придешь. Сегодня и так уже полторы тысячи получил.

— Я могу завтра прийти, — вымолвил Олег Владимирович, все так же подобострастно старичку улыбаясь.

— Отдохни, тебе говорю. Не насилуй Музу. Придешь в четверг. Голова свежая…

— Ну тогда до свиданьица, Харитон Константинович.

— До свиданья, дорогой, до свиданья.

— Я пошел, Харитон Константинович.

— Иди, дорогой, иди. Придешь в четверг, поработаешь.

— Маргарите Васильевне привет.

— Обязательно, дорогой, обязательно.

Ушел.

А я, зачем пришел, забыл совершенно. От остолбенелости.

— Суетится, — как бы по-отечески, как бы проявляя к моему состоянию уважение, почти ласково пояснил мне Харитон Константинович. — Суетятся некоторые. А не надо суетиться, нет. Мы труд умеем ценить, никого еще не обидели. Одно только условие. Если вы сочините что-нибудь, то непременно со словом «Набоб». «Набоб» — это наша фирма. Я ее тут представляю, «Набоб». Я тут по рекламному направлению. Про «Набоб» надо. Слышали, наверное: торговый дом «Набоб»? Мы — фирма известная.

О «Набобе» я ничего не слышал.

— Ну и пусть, что не слышали. Вы идите, идите, подумайте. Вдруг в голову стих придет. Не стесняйтесь. Смелее.

И вот, удрученный услышанным, погрузился я в чтение. Мне было что почитать. Стенки кабинки и дверца сверху донизу были исписаны — не решаюсь это назвать стихотворениями, но чем-то к тому приближающимся — рифмованными изречениями о «Набобе». Был бы один почерк, — но в том-то и дело, что не один: то бисером, то покрупнее, то как курица лапой, то по-старошкольному, когда «Н» заглавное с флажком хвостиком, а «л» прописное с точечкой на носочке… — если был бы один почерк, если бы не было этого разнообразия, я решил бы, наверное, что все это придумал какой-то маньяк, запирающийся вечерами в кабинке. Но нет, по всему видно, тут поработали многие.

«„Набоб“! — читал я, — ты всех у нас богаче. Мне пожелай удачи». Или: «Нет „Набоба“ лучше в мире. В том уверен я в сортире». — «Помни до гроба заботу „Набоба“». — «Лучше золота всех проб наш известный всем „Набоб“».

Рекомендация, обведенная в рамку:

Если пучить начинает утроба,
Мысленно зови скорее «Набоба».

Широко использовалась ненормативная лексика.

Попадались рисунки.

Даже на бабе
Не забывай о «Набобе»!

— Какая гадость, — сказал я вслух.

Мне стало тоскливо.

Старичок глядел на меня вопросительно — я направлялся к выходу.

— Знаете, — сказал я, — только форменный жлоб согласится хвалить ваш дурацкий «Набоб».

«Жлоб» — «Набоб»… Я сам испугался, что получилось в жанре. Снова замешкался.

— Неплохо получилось, — отозвался Харитон Константинович, — а думали не получится.

Не успел я и глазом моргнуть ( вот она, цена моего замешательства!..), как две двухсотрублевки очутились у меня в кулаке. Стремительность необыкновенная!.. Для того чтобы достать до меня, Харитону Константиновичу следовало перегнуться через стол, что и было им с успехом выполнено, — он лег, почти лег животом на клеенку, ну и далее — раз-два вытянутыми руками — мой кулак инстинктивно сжимается. Отпрянуть я не успел.

— Да что же это такое? — только и мог я произнести.

— Гонорар, — ответил старичок усталым голосом.

Он с трудом выпрямлял спину. Кряхтел.

Я еще сомневался.

— По-вашему, я должен взять это?

— По-нашему, вы уже взяли.