Вырождение

Что касается ощущений Ницше, то они постоянно в нем вызывают представления о том, что он смеется, пляшет, летает, катится и т. д., словом, что все движения его не доставляют ему никаких усилий. «Не будем хмуриться при слове пытка… В нем есть и кое-что забавное… Мы подготовлены… к торжественной маслянице, к самому духовному масленичному смеху и веселью, к трансцендентальной высоте высшего дурачества и осмеяния мира в духе Аристофана… Быть может, если и все современное не имеет будущности, смех ее еще имеет… Я позволил бы себе даже установить иерархию философов, смотря по рангу из смеха, доходя до тех, кто может смеяться золотым смехом… Боги любят посмеяться: они, кажется, не могут воздержаться от смеха даже при священнодействии… Ах, чем вы стали, мои написанные и нарисованные мысли! Давно ли вы были так пестры, и молоды, и едки… что вы заставляли меня чихать и смеяться… Поистине существуют люди с врожденным целомудрием: их чувства мягче, они охотнее и чаще смеются. Они смеются даже над целомудрием и спрашивают, что такое целомудрие?.. О, если бы Он остался в пустыне! Может быть, Он тогда научился бы жить, любить землю и – кроме того, смеяться… Слишком сильно было напряжение моей тучи: среди молний смеха я засыплю глубину градом» и т. д.

Как нетрудно убедиться, представление о смехе ни в одном из этих случаев логически не связано с выраженной мыслью; оно скорее сопутствует мышлению, как основное состояние, как всегда присутствующее навязчивое представление, вызываемое буйным раздражением мыслительных центров. Дело обстоит точно так же с представлениями о пляске, летании и т. д. «Я мог бы поверить в существование только такого Бога, который умел бы танцевать… Поистине Заратустра – не порывистый круговой ветер, и если он и танцор, то не танцует тарантеллу… И хотелось бы мне дожить до того времени, когда я буду так танцевать, как я еще никогда не танцевал: пронесусь, танцуя, над всеми небесами… Только танцуя, я в своей речи умею возвыситься до того, что есть наивысшего для человека… Небо надо мною, ты, непорочное, высокое! В этом и заключается твоя непорочность… что ты служишь мне танцевальной залой для божественных случайностей… Человеческая речь – прекрасное шутовство: пользуясь ею, человек все обращает в пляску… Ты позавидуешь моей ноге, жаждущей бешеной пляски… Постоянное движение между вышиной и глубиной и чувство вышины и глубины, словно постоянное восхождение на лестницу и в то же время отдохновение в облаках… Вся моя воля желает только летать, влететь в себя… Сгорая от нетерпения лететь, всегда готовый улететь – таков уж мой нрав… Если моя злоба – смеющаяся злоба… и если я признаю своей альфой и омегой, что все тяжелое станет легким, всякая плоть – танцором, всякий дух – птицей: поистине это моя альфа и омега» и т. д.

В приведенных нами примерах преобладают болезненные представления, касающиеся движения, в следующих же мы встречаемся с раздражением чувственных центров. Ницше подвержен разным галлюцинациям периферических нервов (холод, тепло, дуновение), зрения (блеск, молния, свет), слуха (рокот, шипение) и обоняния. «Ах, лед окружает меня, он жжет мне руку… Меня томил жар солнца моей любви, Заратустра жарился в собственном соку… Я кинулся в самую холодную воду, погружая в нее и голову, и сердце… И вот я сижу… и жажду круглого девичьего рта, но еще более девичьих, как лед холодных, как снег белых, острых, кусающих зубов… Я – свет… Но в этом и заключается мое одиночество, что я опоясан светом. Я живу в моем собственном свете и сам поглощаю пламя, которое из меня вырывается… Их мудрость часто издает запах, как будто она – порождение болота… Ах, зачем я так долго жил в их шуме и зловонном дыхании… О, блаженный покой, меня теперь окружающий, о, чистые запахи… Блаженными ноздрями я вдыхаю опять свободу гор. Наконец-то мой нос освобожден от запаха всякого человеческого существа. Смрадный воздух, смрадный воздух!.. Я должен вдыхать запах внутренностей неудавшейся души… Пред этой сволочью, смердящей к небу… Эти высшие люди, все вместе взятые, – может быть, от них пахнет нехорошо?» и т. д.

Как видно из этих примеров, мышление Ницше получает особенную окраску от его галлюцинаций и от раздражения центров, вырабатывающих двигательные представления, которые, вследствие повреждения механизма соединений, не могут превратиться в двигательные импульсы и влиять на мускулы.

Что же касается формы, то мышление Ницше проявляет две характерные особенности, свойственные буйному помешательству: безусловное преобладание не стесняемой и не обуздываемой ни вниманием, ни логикой, ни суждением ассоциации идей и головокружительную быстроту процесса мышления.