Высадка в Нормандии

У. Черчилль послал в Алжир два пассажирских самолета «Йорк» за де Голлем и его свитой. Ш. де Голль, напротив, не рвался в Лондон, потому что Ф. Д. Рузвельт не допускал никаких обсуждений состава будущего французского правительства. 2 июня представитель Черчилля Дафф Купер битый час уговаривал его отказаться от этой ненужной конфронтации. Если де Голль откажется прибыть в Лондон, убеждал его Купер, этим он только будет лить воду на мельницу Рузвельта. Нет, ему необходимо находиться в Англии в качестве военного руководителя. А главное, настаивал Купер, генерал потеряет уважение премьер-министра, который решит, что с де Голлем невозможно вести дела. Де Голль уступил лишь на следующее утро, когда оба «Йорка» уже ждали на аэродроме, чтобы отправиться в первый этап длинного кругового маршрута: до Рабата во Французском Марокко.

После долгого ночного полета из Рабата самолет де Голля приземлился в Нортхолте[28] ровно в 6 часов утра 4 июня. Когда генерал спускался по трапу, на поле был выстроен почетный караул, а оркестр Королевских ВВС заиграл «Марсельезу». Купера это немало удивило, так как прилет де Голля был строго засекречен. Генералу вручили приветствие, написанное в характерном для Черчилля стиле. «Дорогой мой генерал де Голль! – говорилось в приветствии. – Добро пожаловать на наши берега! Вскоре должны произойти важнейшие события на фронтах». Далее Черчилль приглашал француза в свой личный поезд. «Если Вы сможете приехать к 1:30 дня, я буду рад дать в Вашу честь dejeuner[29], а потом мы отправимся в штаб генерала Эйзенхауэра».

Даффа Купера озадачило упоминание о «передовом КП» премьер-министра прямо в поезде, но вскоре они обнаружили этот поезд в тупичке небольшой станции близ Портсмута. Купер счел весь замысел «полнейшей нелепостью», а окончательно испортило ему настроение то, что в свите премьера находился откровенный франкофоб фельдмаршал Смэтс[30] из Южной Африки. Черчилль обратился к де Голлю и сообщил, что пригласил его в Лондон, чтобы тот выступил с речью по радио. А уж совсем плохо было то, что он ни слова не сказал о возможности обсуждения перспектив гражданской власти во Франции, что де Голля интересовало как раз в первую очередь.

Де Голль взорвался, когда министр иностранных дел Энтони Иден заговорил о «политике», то есть, по сути, об упорном нежелании Рузвельта признать де Голля и его Временное правительство. Возмущение французского лидера вызвало то, что союзники напечатали в США оккупационную валюту и роздали банкноты своим солдатам и офицерам. Он заявил, что правительство Республики не признает эти «фальшивые бумажки». Кажется, и американские, и английские официальные лица совершенно упустили из виду такой важный момент. Ведь если другие правительства не станут принимать эти довольно невзрачные бумажки (солдаты сравнивали их с талонами на сигары), то они и стоить ничего не будут.

Черчилль тоже вспыхнул и стал горячо втолковывать собеседнику, что англичане не могли действовать вопреки Соединенным Штатам.

– Мы собираемся освободить Европу, но это возможно лишь постольку, поскольку вместе с нами американцы. На этот счет у вас не должно быть никаких неясностей. Всякий раз, когда нам предоставляется выбор: воевать в Европе или на море – мы неизменно выбираем войну на море. И всякий раз, когда мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда буду заодно с Рузвельтом.

Де Голль холодно согласился с тем, что так оно и есть. Когда сели за стол, страсти несколько поутихли. Черчилль поднял тост:

– За де Голля, который никогда не смиряется с поражением!

– За Англию, за победу, за Европу, – провозгласил ответный тост де Голль.

После завтрака Черчилль проводил гостя в Саутвик-Хаус, где Эйзенхауэр с Беделлом Смитом ввели французского руководителя в курс операции «Оверлорд». Эйзенхауэр был само обаяние; он сумел скрыть ту бурю, что бушевала в его душе из-за разыгравшейся непогоды. Он не забыл показать де Голлю перед уходом текст воззвания, с которым намеревался обратиться в день «Д» к французскому народу. Хотя ему удалось смягчить категорический тон Рузвельта, верховный командующий в своем обращении все же ни словом не упоминал о власти Временного правительства. В документе даже говорилось, что французы обязаны выполнять все распоряжения союзного командования до тех пор, пока «французы сами не выберут своих представителей и свое правительство». Для де Голля это стало подтверждением худших опасений: англосаксы собираются оккупировать Францию. Он сумел, однако, сдержать свои чувства и лишь сказал, что «хотел бы предложить кое-какие изменения в обращении генерала Эйзенхауэра». Поскольку время внести изменения, вероятно, имелось, Эйзенхауэр согласился их обдумать.